Контраходцы

) Это был переход, когда даже земля начала выворачиваться пластами. То, что шло на нас, уже не имело формы, а лишь цвет, кирпично-красный цвет — и звук — стылый звук наступающего наводнения. Четыре раза Голгот заставлял нас лечь. Четыре раза он поднимал и тащил нас одним своим голосом, одним своим ожесточением, навстречу ветру, когда ни у одного ордынца из Стаи уже не оставалось силы воли контрить. Голгот — поносите его, коли хотите, только никогда не делайте этого при мне. Он спрашивал и переспрашивал без устали, верный ли курс. И курс был верным. Достигнув предела, при котором уже нельзя было стоять, мы пошли на корточках, избиваемые песком и каменными осколками, ослепшие под кожаными шлемами и шапками, под окутывающими лица кусками ткани, под ушанками и джутовыми балаклавами, смягчающими песочную терку, но не шок от блааста.

На плато обрушилось долгое половодье опустошения, и мы затерялись посреди буша, изможденные усталостью, все в мелких оспинках, совершенно сбитые с толку, в полнейшем ламинарном буйстве, в полнейший его разгар, сквозь кирпичную взвесь промелькивали ветви, массу пыли прорезали немыслимые предметы, возникая внезапно из ниоткуда: пропеллеры, ведра, драные сети, мешки — все, что считалось как следует закрепленным, а теперь отцепилось; все, что считалось достаточно тяжелым и никогда не крепилось — вплоть до корпуса аэроглиссера, тащившегося метр за метром, или призрачной колесницы, которая пронеслась в четырех шагах от Леарха, с заблокированным парусом, без пилота, и помчалась в бесконечный путь к низовьям.

— Там!

— Что?

— Вон там, справа!

— Кто говорит?

— Силамфр! Он говорит, по правую руку!

— Что по правую руку? Там совершенно ничего не видно!

— Слушайте! Слушайте внимательно!

На мгновение я решил, что Силамфру мерещится, настолько вой шнее снова заполонил весь слышимый диапазон. Затем — ничто, коротенькая жалоба-стон, тонкое мелодическое волоконце, едва различимое на грани восприятия, словно выплывшее из грез посреди завывающего гама. Не музыка, не шум, не говоря уже о голосе — нет, повышающаяся и понижающаяся частота, смешанная с ужасным треском, прорезающая его, временами всплывающая над ним, а затем снова погружающаяся в него.

— Что это такое, Силамфр?

— Вы его слышите?

— Едва-едва. Что это?

Из меня чуть сердце не выпрыгнуло, когда до меня дошло. Ревун, да!

Фареол! Фареол гавани! Эолова сирена, которая направляет корабли в ненастную погоду!

— Это он, ага, дрянь такая!

— Ни хрена себе!

— Контрим крабом! Разворачиваемся на правую сторону! Разобраться по местам! Сов, Пьетро, Степ, Талвег и Эрг на линии атаки со мной, Стая позади! Используем лобовой рывок и скользим!

Мы в спешке рухнули, поднялись. Раздались — немного, по-быстрому, разбились на звенья. Мы тащились и тащились, торопясь, как только могли, наполовину утонувшие в песке, вереница бродяг — все еще, впрочем, единое целое.

С большим трудом мы с Голготом и Пьетро нащупали что-то вроде канала, обозначенного через каждые пятьдесят метров просверленными скалами… Звуковые пирамидки! Они свистели на ветру, когда еще не были забиты землей. Мало-помалу, как поврежденное судно, ищущее путь в гавань, мы продвигались на юг, левым галсом, уцепившись за подвывание этих пирамидок — словно за ночного проводника, идущего со свечечкой, — продвигаясь на локтях по открытым местам и бегом, как только местность давала какое-то укрытие.

Когда канал оборвался, остался только трубный звук, всеподавляющий теперь, фареола. Играя в одиночестве сам для себя в безбрежной пустоте буша, нежданный туманный ревун позвал нас к себе — пусть механически, но в этот момент куда человечнее матери, драгоценнее чего бы то ни было. Мы не знали, чего ожидать от гавани, мы мчались навстречу его крику, навстречу этому ностальгическому и настойчивому напеву, когда шквал сбросил нас по склону.

x Наощупь я отыскала стену дамбы, села, прислонившись к ней, и сдвинула ткань с глаз, чтобы разобраться с местом как можно точнее. Учитывая относительное ослабление потока, я прикидываю, что у нас есть две минуты до прихода волны. Плотина высотой четыре метра и шириной десять сложена из сложенных гранитных кубов, в середине которых закреплены — Караколь был прав — два причальных клыка. Чашеобразный кювет, в который выходит гавань, представляет собой естественную воронку с крутым гребнем около шести метров. Вымощенная земля покрыта слоем песка, достаточно толстым, чтобы подтвердить очевидное: это гавань сильных ветров, почти не обустроенная и едва защищенная от потока.

— Достаньте шлемы и веревки! Потом застегните сани на замки и привяжите к клыкам.

Воронка имеет овальную форму с пологим наклоном к ветру и крутым — вниз по ветру. Я наблюдаю за течением. Иногда оно ныряет в стоковом режиме^[9], отскакивает от плиты, касается заднего бугра, затем выходит наружу. Под волной будет совсем иначе. С ударной волной реверберация отбросит нас к дамбе, а затем, на изгибе, засосет в небо.

— Построение каплей, в семь рядов! Оставьте пятнадцать метров веревки между дамбой и Голготом, потом привязывайтесь.