Контраходцы

π Дождь полностью прекратился. Песок сохнет с невообразимой скоростью. Куда бы я ни посмотрел, ни следа гавани. Я уже ничего не знаю. Я уже не знаю, стоило ли нам доверять Караколю. Боюсь катастрофы. С неба падают первые медузы. Мы нашли их на земле, огромных, распотрошенных — знак того, что ветер усиливается и на высоте. Короче, скоро начнется... Голгот нисколько не колеблется, он потребовал, чтобы мы связались, шеренга за шеренгой. Он положился на видение Караколя и держит курс по компасу. Он больше не старается тщательно выбирать трассу, поскольку нам все равно больше ничего не рассмотреть. Воздух летит оранжевой массой. Крупнозернистый поток, трещащий на груди, стучащий по голове. Мы надеваем кожаные балаклавы и еле открываем глаза, когда они начинают чуточку жать. Нужно приготовиться к нырку, если объявится волна. Я примечаю малейший кусок скалы, малейшую подходящую впадинку. Будь готов, будь готов, если что-то взорвется… броситься животом на землю.

— Мы можем спрятаться там!

— Где?

— Там, справа, за валуном!

— Там и трое не влезут!

— Продолжать надо!

— Мы туда доберемся, тростинки наши, гавань нас ждет!

— В задницу, нам ни за что не успеть вовремя! Надо залечь!

— Никому не залегать! Хвосту сомкнуться!

— Аой отрывается... Держите ее крепче...

— Опять впадина! Хорошая впадина! Голгот!

— Он тебя не слышит, Леарх! Ему ничего не слышно!

— Эй вы, в Стае, что разорались!

) Мой голос их наконец присмиряет. Чуть-чуть. В путевых дневниках, которые я читал, учась на писца, фурвент всегда занимал особое место. Он остается активным и непредсказуемым символом смерти. С ним сталкивалась каждая из орд — иногда по целых семь или восемь раз, и каждый писец пытался, в меру своих знаний и умений, извлечь уроки, которые могли бы спасти будущие орды. Это уроки странные, порой сумасшедшие, чаще глубокие и здравые. Они все волнуют этим трогательным приношением, этой ниточкой, которую на кончиках пальцев они протягивают будущему. Как будто даже развеянные, даже сокрушенные, орды все еще глубоко внутри хранили сросшуюся с верой надежду, что одна-единственная из них, позже, дальше, возможно, через столетия и столетия вверх по времени^[8], благодаря сложившимся воедино подвигам других, наконец, достигнет Предельных Верховий, и это будет им оправданием — что бы им ни удалось свершить — раз и навсегда. Силы этой связи никогда не познать ни одному убежищному, ни одному фреолу. Она — это то, что поднимает нас каждый день, как поднимается Ветер. Это то, что нас заставляет выпрямляться под градом, под выматывающим дождем, лицом к лицу с порывами стеша — не шатаясь, не ломаясь. Она — то, из-за чего мы ни за что не сдадимся, чего бы это ни стоило, потому что за нами стоят верящие в нас, эти гордые мертвецы, которых мы будем чтить до конца не потому, что они погибли, причем как герои, а потому, что в них жил этот дар, эта яростная уверенность, которую они внушали нам, даже не представляя, на что будут похожи наши лица или наши тела, или наш собственный поход. Что они знали, так это то, что известно и нам: что умирают ордынцы, а не боевой дух. Нам достаточно увидеть поводящую мордой к ветру горсу, или сопротивляющийся порывам самшитовый куст, чтобы инстинктивно понять, в какой стороне лежит мужество. «Жив тот, кто выпрямился и встретил в лицо. Никогда не повертывайся назад, кроме как поссать», — гласил отрывок из дневника 19-й Орды. Мы вышли из Аберлааса, Предельных Низовий, двадцать семь лет назад. Нам было по одиннадцать лет. И мы ни разу не повертывались назад.

‹› Над нами непрерывно проносится сущая песчаная река. Мы дальше не уйдем! Теперь это уже невозможно. Даже если гавань будет в ста метрах — мы ее не увидим, даже если в десяти метрах. Может, мы уже прошли ее... Может, она осталась сзади нас по ветру. Справа, мне кажется... Или слева, откуда мне знать? Откуда мне знать, ради Святого Дуновения? Начинает подниматься неудержимая паника. Обнимаю девушек, у меня сводит в желудке, опираюсь на Альме...

— Подпереть Таран!

— Чтоо?

— Опора! Опора!

— Сомкнись! Все в блок! Блоооок!

x Таран под сильным порывом уваливает под ветер. Ускорение настолько велико, что фланговых механически втискивает внутрь Стаи. Они пытаются держать линию, чтобы защитить тыл. Сов расставил бедра и напрягся. Вся стая закрепилась намертво и держится. Пока что. Воздух изменился — от жидкой гущи до квазитвердой консистенции. Каждая перемена направления ветра бьет по блоку, как молотом. И раздергивает его. Сокольника снова подкосило. Он ползет к своему месту, встает и снова падает.

— Цепляйся, Дарбон!

Сзади взлетают и крутятся сани. Они бьются, крутятся, бьются...

— Отцепите сани! Отпустите все!

— Нет!

— Отпустить их!

— Нет! Внутри шлемы и птицы!

Дубки прицепили карабины от саней прямо на свои сбруи. За их спинами трепыхается по тридцать килограммов снаряжения.

— Поддержите Леарха! Подоприте его сзади!

— Он встает!

— Держите его, он падает! Он на пределе!