«Контрас» на глиняных ногах

Председатель вывел из толпы Сесара и Белосельцева, повел к себе в дом. Усадил на открытой веранде, откуда виднелась мощеная улица, слышались перезвоны гитары. В полукруглый проем дверей открывалось убранство дома: очаг, край кровати, два стула. Дочь хозяина в белом платье с мотком голубой пряжи сидела на стуле. Напротив нее – юноша-солдат в камуфляже. Отложил автомат, помогал ей сматывать нить с поднятых, как для молитвы, рук, наращивал голубой клубочек.

Хозяйка, молчаливо-приветливая, накрыла стол. Принесла сковородку с запеченной в маисе свининой. «Накатомаль», – пояснил Сесар название блюда. Хозяин принес бутылку с домашней водкой. «Кукуса, – комментировал Сесар. – Очень крепкая». Наполнили стаканчики. Председатель – серьезный, торжественный – поднял стакан:

– За вас, Виктор, за то, что вы к нам приехали. Работаете вместе с нами. Когда вернетесь в Москву, расскажите, как мы живем, как отражаем гринго. Скажите своим: если гринго захотят пройти на Москву через Сан-Педро-дель-Норте, мы их не пропустим. Здесь мы их будем держать… За вас!..

Они выпили обжигающе сладкую водку, вспыхнувшую в Белосельцеве мгновенным хмелем. Обострившимся зрением он вдруг углядел на стене, над головой председателя, три пулевые дыры. Голубой клубочек крутился в руках у солдата. Легкий, светящийся жар окружал голову девушки. Три пулевых отверстия с отпавшей штукатуркой вдруг показались ангелами на иконе Троицы. Это сходство продолжалось мгновение, и он почувствовал, как пьянеет.

Следующий тост был за Сесаром. Он осторожно поднял мерцавший стаканчик. Выпрямился, возвысившись над столом:

– Все эти дни, с нашей первой встречи, я смотрю на тебя, Виктор. – Он впервые назвал Белосельцева на «ты», и в этом была виноваты огненная кукуса, день, проведенный среди окопов, накануне штурма, а еще приплывшая по небу серебряная звезда. – Помню, как ты кинулся с фотоаппаратом к сбитому горящему самолету. Я боялся, что ты подорвешься на боекомплекте, а ты все щелкал и щелкал. Помню, как ты рисковал в Гуасауле, под прицелом, и как вывихнул плечо, осматривая окоп. Ты не ушел с палубы, когда шел бой с гондурасским катером, и выставил свой аппарат навстречу вертолету гринго, и тот, наверное, подумал, что это новое оружие, и улетел. Ты отважно действовал на пожаре вместе со всем народом, будто это горел твой дом. Ты мне очень по сердцу, Виктор. Ты настоящий солдат, настоящий военный. Я бы взял тебя в наш партизанский отряд в Матагальпе, взял бы на любую операцию. Ты – боец. За тебя!..

Вторая чарка полыхнула чистой вспышкой прозрения, благодарностью к ним и любовью. И чем-то еще, связанным с голубым вещим клубочком, что сматывался с белых девичьих рук смуглыми руками солдата. И со вчерашней ночью, когда его посетила чудесная женщина, одарив видением волшебных городов и деревьев.

– Было время, когда революция жила в Европе. – Сесар тронул его за локоть, требуя внимания. – Революция победила в России, в Чехословакии, в Болгарии. Потом она переселилась в Азию, победила в Китае, Вьетнаме. Потом пошла гулять в Африку – в Анголу, в Мозамбик, в Эфиопию. А теперь пришла к нам, в Латинскую Америку – Куба, Никарагуа, Сальвадор. И здесь ей хорошо. Здесь мы нанесем гринго самое главное поражение. Сюда, в Никарагуа, должны приехать добровольцы со всего мира, как в Испанию. Если бы потребовалась моя помощь, моя жизнь в любом месте, в любой стране, где народ взял винтовку свободы, я бы тотчас приехал. Мне не важно, где жить, где сражаться, лишь бы за революцию…

Третий тост был за Белосельцевым. Он поднял прозрачную чарку. Стоял, чувствуя, как сладостно опьянел, как исполнен нежности к ним и любви, и нужно лишь малое усилие, чтобы пули, ударившие в стену, превратились в икону, а синий клубочек покатился по траве, и девушка, и солдат, и тетушка Кармен, потерявшая сына, и учительница, обучающая детей под обстрелом, и Ларгоэспаде с возлюбленной, и председатель Эрнесто, и Сесар, и жена его Росалия, и Валентина, которая так ему дорога, и он сам – все вместе они пошли за клубочком, за серебряной Вифлеемской звездой, туда, где нет смерти.

Он хотел им все это сказать. Но лишь прижал руку к сердцу, произнес:

– Люблю вас, братья. Спасибо, – и выпил полыхнувший голубым стаканчик.

Так сидели они, пока синий клубочек в руках солдата не смотал на себя всю нить, а фитиль в керосиновой лампе начал коптить и гаснуть.

– Пора отдыхать, – сказал хозяин, вставая. – Вы ляжете в доме или на воздухе?

– Сержант Ларгоэспаде оставил тебе свой гамак. – Сесар приобнял Белосельцева. – Хочешь лечь в гамаке?

Они вышли в сад, окруженный темнотой недвижных огромных гор, среди которых было несметное сверкание звезд. Сесар привязал гамак между двух стволов, пробуя прочность веревки.