«Контрас» на глиняных ногах

Она, лежавшая у него на руке, казалась абсолютным выраженим этой земли и страны. Ее ландшафта, расцветок, двух омывающих страну океанов, смуглых гор, белоснежных, плывущих в небесах облаков. Она таила в себе красноватый оттенок возделанных почв, чересполосицу кофейных плантаций, пепельных каменистых проселков. На ней тончайшей техникой, не рисунком, не буквами, а звуком, как на крохотном диске, была записана история этих земель с древней цивилизацией инков, испанским нашествием, с разрушением языческих храмов и возведением барочных витиеватых соборов. Он не мог объяснить, но чувствовал, что на этих распахнутых крыльях была запечатлена история новейших времен: партизанские отряды Сандино, революционные колонны в Манагуа, автомобиль, подожженный базукой, в котором погиб Сомоса, недавний пожар Коринто, тринадцать штурмов Сан-Педро, и вчерашняя ночь у подножия вулкана, и сегодняшнее плывущее дерево. На этих утонченных, откованных на небесной наковальне пластинах была занесена колоссальная информация о мире. И о нем, Белосельцеве, посетившем этот мир. И если научиться вглядываться, научиться читать письмена и иероглифы, можно узнать свои собственные концы и начала, свою жизнь и смерть.

Держа на ладони добычу, он извлек жестяную коробку, где лежали бумажные складни с ватой. Стряхнул в один из них бабочку, и она улеглась, как слайд. Будет покоиться до Москвы в своей усыпальнице. Мысленно поцеловал ее и закрыл коробку. Охота его продолжалась.

Он медленно шел по луговине, действуя сачком, захватывая фосфоресцирующих желтушек, кирпично-красных перловиц, маленьких, вертких, с длинными шпорами толстоголовок. Называл их русскими именами, не успевая разглядеть, наполняя ими жестяную коробку. Умерщвленные, они в самолете пересекут океан, дождутся зимних московских деньков, ледяных тоскливых ночей. Тогда он извлечет их невесомые сухие тельца, уложит на влажный фарфор тарелки, пока не пропитаются влагой, не обретут эластичность. Тогда он расправит их на мягком липовом ложе, наколет на тончайшую сталь, станет пеленать в белые бинты, как мумию. Расправленная, высохшая бабочка займет свое место в коллекции, а он в московской ночи, гудящей от ледяного бурана, вспомнит этот луг, горячий пот на лице, мерцающий, прерванный ударом полет.

Как пастух, он шел через луг, на котором паслись клубящиеся стада бабочек. Выловил все обитающие на лугу виды, по нескольку экземпляров, оставив за собой растревоженную популяцию, не поколебленную исчезновением десятка особей. В поисках новых видов, иной экологии вышел на открытые океану бугры. И не ошибся – мимо по ветру пронесло ширококрылую черную бабочку, в которой блеснуло изумрудно-зеленое. Боролась с ветром, тормозила полет, упиралась в воздух маленькими распушенными парусами, на которых зеленью была вышита таинственная геральдика. Белосельцев кинулся к ней, не достал, промахнулся. Огорченный, провожал ее беспокойный полет, и ему почудилось, что бабочка на него оглянулась. Две другие, точно такие же, пропульсировали одна подле другой, не откликнулись на его атаку, на его торопливый бег с приподнятым напряженным сачком. Их сносило, а они старались выдержать направление, черные, хвостатые, украшенные темно-зеленым металлом.

Он прошел, огибая холм, выбредая на пустынную косу, и здесь, в ровном дующем ветре, непрерывно, мощно летели черно-зеленые махаоны в незримом, проложенном в небе туннеле, стиснутые магнитными полями, не дающими им отклониться. Появлялись в одиночку и парами, будто их выдавливало из воздуха и океана, сотворяло тут же, в песчаных холмах, впускало в мир с налаженного конвейера. Белосельцев поражался серийному производству природы, пропускал над головой молчаливых, страстных, черно-зеленых бабочек.

Первый, не пойманный, а сбитый, оглушенный ударом обруча махаон упал на песок, распластал во всю ширину крылья. Белосельцев наклонился, боясь его тронуть. Рассматривал изумрудный узор, составленный из двух драгоценных мазков, из двух зеленых лампасов на задних крыльях. Они рябили, словно в момент раскрашивания начиналась легкая вибрация мира, и художник запечатлел эти малые сотрясения. Белосельцев поднял бабочку, вяло сложившую крылья. Испытал счастье от обладания ею, мучительное наслаждение от ее женственной красоты. Прикосновением к ней вписал себя в светомузыку океана и гор. Сочетался через убитую бабочку со всем континентом.

Он ловил махаонов, сначала волнуясь, промахиваясь, совершая ошибки, пускаясь напрасно вдогон. Но потом успокоился, видя неисчерпаемость их табунов. Ловко, точно, подставлял сачок, захватывал вместе с ветром, держал, выпуская сквозь поры летящий воздух, слыша шуршание о марлю черных секущих лезвий. Он и здесь утолил свою страсть, наполнил коробку. Покидал этот участок планеты, выбранный бабочками для своих траекторий.