Контрреволюция и бунт (ЛП)

Ранее я упоминал о подпольном выживании древней теории воспоминания в марксистской теории. Понятие, направленное на подавленное качество в людях и вещах, которое, будучи однажды распознанным, может привести к радикальному изменению отношений между человеком и природой. Обсуждение ранней марксистской теории прослеживало концепцию воспоминания в контексте «освобождения чувств»: «эстетическое» как относящееся к чувствительности. Теперь, при обсуждении критической теории искусства, снова предлагается понятие воспоминания: «эстетическое» как относящееся к искусству.

На начальном уровне искусство — это воспоминание: оно обращается к предконцептуальному опыту и пониманию, которые возникают в контексте социального функционирования опыта и понимания и вопреки ему — вопреки инструменталистскому разуму и чувствительности.

Когда искусство достигает этого начального уровня — конечной точки интеллектуального усилия, — оно нарушает табу: оно дает возможность услышать, увидеть и услышать то, что обычно подавляется: мечты, воспоминания, желания — предельные состояния чувствительности. Здесь больше нет наложенных ограничений: форма, далекая от подавления полного содержания, заставляет его предстать в своей целостности. Здесь также больше нет конформизма и бунта — только печаль и радость. Эти крайние качества, высшие черты искусства, по-видимому, являются прерогативой музыки (которая «дает самое сокровенное ядро предшествующий всякой форме, или сердцевина вещей»), а в музыке — мелодии. Здесь мелодическая доминанта, кантабиле, является основной единицей воспоминания: повторяющаяся во всех вариациях, остающаяся, когда она прерывается и больше не несет композицию, она поддерживает высшую точку: в и против богатства и сложности произведения. Это голос, красота, спокойствие другого мира здесь, на земле, и в основном этот голос составляет двумерную структуру классической и романтической музыки.