Контрудар

— Ешьте, хлопцы… задаром… Мне что… Не жаль… Так я же хотел по-лучшему…

Но тут пуще возмутились червонцы.

— Приплати, не дотронусь до твоего сала, — отрезал казак, ездивший на побывку в Донбасс.

— Давись своей свининой… Сам свинья, — поддержал шахтерского парня Улашенко.

— Так пощадите, товарищи… Ну, вышла ошибка…

Примаков поднял руку. Постепенно улеглась кутерьма. Комкор спросил заготовителя:

— Как вы удержались в партии? Ведь недавно прошла чистка.

— Я вступал после чистки… Принимали меня железнодорожники.

— Видать, поторопились казатинцы… На фронте случалось — принимали товарищей политически неграмотных, но политически честных. А у вас, видать, ни одного нет, ни другого… Испугались Лозы…

— Шлепнуть его по законам военного времени! — снова заволновались червонные казаки. — Теперь видно — не стал бы он стрелять в бандюков…

— Вот и получается: сахару — так два куска… — добавил Пилипенко. — Чего там судачить? Это, видать, из тех, у кого компас жизни — личное брюхо. Да и у него пасть как у сома… Глядите. Слыхали, товарищи, есть такое понятие: любовь с первого взгляда. Но есть и ненависть с первого взгляда. Сразу я этого попутчика невзлюбил. На фронте я бы…

— Это не фронт… — сказал Примаков. — И нет здесь крысиных тигров, которых очень уж вы напоминаете… Билет ваш, как член губкома, кладу к себе в карман. Сдам его в Виннице. А вас, так и быть, высадим в Казатине вместе с вашим полосатым чувалом… Да, чистка — это кое-что значит. Но лучший фильтр, как мы в этом не раз убедились, — это серьезная встряска. Она сразу определяет цену человеку, цену коммунисту…

— Завируха — шо веялка на току, та сразу откидает мякину от зерна, — добавил к словам комкора Антон Карбованый.

Выйдя из мрака салона, появился на тусклый свет догоравшей казенной свечи Данило Улашенко. Бросил едкую реплику:

— Давно уже, братва, вычитал я у Гоголя про одного субчика. Чичиков по документам. Промышлял тем, что скупал у панов мертвые души. Одно скажу — жаль, что нет теперь Чичиковых, скупающих подлые души…

Чуть усмехнувшись, Примаков раскрыл свои карты:

— Что я вам скажу, хлопцы, мои дорогие товарищи? Хорошее радует друзей, нехорошее — недругов. А все же больше радуемся мы, нежели наши враги. Хорошего у нас все же куда больше… А касаемо Лозы, то никаких банд тут, вокруг Казатина, нет… уж более года. Славно поработали наши клинки, но лучше всего справилась с ними ленинская новая экономполитика — нэп. Того атамана Лозу, сознаюсь, товарищи, придумал я. Хотелось проверить, не отвыкли ли за этот год наши казаки от боевой службы. Кстати, проверить и самого себя…

— Вот это так штука! — с восхищением выпалил Полещук. — Выходит, через того атамана Лозу вы проверили нас, товарищ комкор, а мы проверили ваш энзе! А нет ли там у вас про запас еще какого-нибудь атамана или атаманчика?

И тут в раскатистый смех властно ворвался пронзительный гудок. С запада приближался мощный снегоочиститель, специально посланный Винницким депо.

«ПИРОКСИЛИН»

Колонну, впереди которой следовал конный матрос с далеко видной табличкой «Пироксилин», вел сам Куценко, командир взорванного в Попелюхах бронепоезда «Смерть паразитам».

Моряки-здоровяки его экипажа, с карабинами за плечом, с трудом сдерживая могучий шаг, шли по обочинам пыльного проселка вровень с круторогими помещичьими волами.

Отряд, числившийся теперь в штабных бумагах как «бронерота Куценки», а на остром солдатском языке — «ударный батальон цоб-цобе», состоял из 96 бойцов, вместе с командиром и политкомом, 100 волов, 8 бронемашин, 20 грузовиков.

Бензин, денатурат, все, что было в аптечных складах Одессы — спирт винный и древесный, одеколон и киндер-бальзам, давно сожгли. Моторы отдыхали, вместо них работали волы.

Вот и сейчас, став на ночлег в глухом хуторе Пеньки за Терновкой, боевые альбатросы двух морей: Балтийского и Черного — так звал своих бойцов Куценко — занялись не свойственным для них делом — устройством и кормежкой рогатого тягла.

Табличку с динамическим словом «Пироксилин» колонновожатый воткнул впереди бивуака. И хотя все жители Пеньков знали, что означает выведенное красным по белому слово, они, усмехаясь, не очень-то опасались приближаться к стоянке моряков… Молва! Человек передвигается на ногах, поезд мчится на колесах, а она — молва — летит на крыльях…

Не зря самые отборные петлюровские курени, ставя на карту жизнь под Попелюхами и Крыжополем, лезли на рожон, мечтая о жирном куше. Петлюре очень хотелось опередить в Одессе деникинцев, и он знал, чем можно разжечь боевой азарт своих вояк — и слобожан, и подолян, и галичан.

За этим «пироксилином» охотился и Махно, которого окрылил неожиданный успех. Под Ташдычеком деникинский полк пластунов-таманцев перешел под черное знамя анархии. Но этого было мало батьке… Обещав разбить Деникина «в три доски», он все же не принимал с ним боя, а бежал от него. Сейчас пути его колонн и пути трех дивизий Южной группы вели на Умань. Там Махно рассчитывал договориться с паном Петлюрой — тяжелым грузом на ногах висели обозы с ранеными.