Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Кашкин забрался на нары. Со словами: «Теснота — не лихота» — вытянулся во весь свой гвардейский рост. Громко зевнул, и сразу же из его богатырской груди вырвался здоровый, густой храп. Чмель же засунул грязные портянки в один сапог, а чистые — в другой и, как это часто бывает с насытившимся солдатом, склонен был к теплой, дружеской беседе.

— А знаешь, товарищ морячок, зачем нашу деревню прозвали Свистуновкой?

— Верно, в ней много бездельников, свистунов? — отозвался Дындик.

Мария Коваль, слушая со вниманием бородача, подперла подбородок ладонями.

— Брось ты, Петя, эту гнилую теорию, — обратилась она к моряку. — Это буржуи говорили: «Мужик лодырь, потому и беден».

— Вот, видать, вы из сознательных, — благодарно посмотрел на Марию дезертир. — У нас в Свистуновке мужик старательный, работящий, но что поделаешь — на семь дворов одна лошадка. С дедов у нас было заведено, как приедет барский управитель, то ли пристав, то ли кто-либо иной из начальства, — а, звестно, они не являлись, чтоб сказать «на», а более всего «дай», — вся деревня давай свистеть. Свистели все — и мужики, и бабы, и детвора. Што ни спросит начальство, а мужик губы в дудочку — и пошел… Звестно, в законе нет той статьи, штоб за это судить.

— Это как итальянская забастовка? — заметил Иткинс.

— Зачем тальянская? — посмотрел на молодого коммунара Чмель. — Это чисто нашенская штука. Но за нее нашу Карповку и прозвали повек Свистуновкой…

— А вас свистунами? — спросил Булат.

— Это уж как водится, — осклабился, показывая здоровые белые зубы, Чмель.

— Вот ты бы, браток, тем свистом и на казака йшов, — сказал Твердохлеб. — Може, он и не забрал бы весь Донбасс.

— Кабы и все были свистуновские. А то только мы с Хролом. Да и казака этим шибко не попужаешь. Он и сам горазд свистеть, да ешо как. За версту свистанет в два пальца, а цельный взвод наутек. Я не шучу. Ладно ешо, ребяты, подсолнуха всюду пропасть. Вот кто нас выручал, и ешо как. Затаишься в нем, как мышь в соломе, и все… Ищи-свищи, ни за што не сыщешь.

— Да, видать, шибко та хворь разрослась, — задумчиво протянула Коваль.

— Какая же это хворь? — изумился Чмель.

— Какая, спрашиваешь? Казакобоязнь! Вот от нее, от этой хвори, надо лечить нашу армию.

— Средство одно, — авторитетно выпалил бородач, — воевать поблизости подсолнуха. Возле него казак не страшен.

Ответ бывшего дезертира вызвал дружный смех пассажиров теплушки.

— Чего, ребяты, смеетесь? Я верно говорю. Сам испытал и вам советую. Ну конечно, — продолжал Чмель, — я уже вам говорил: надо против казака и свою кавалерию завести… Может, то самое Червонное казачество, про которое вы тут толковали, и даст жару генералу Шкуре. А какой лекарь одюжит такую страшную хворь?

— Партия одюжит! — решительно отрезала Мария. — Мы вот, киевские большевики, — обвела она суровым взглядом соседей по нарам. — Нас тут целый эшелон. И такие эшелоны спешат сейчас на фронт из Екатеринослава, Москвы, Тулы, Петрограда.

— Супротив этого не спорю, — согласился Чмель. — Дудочка одна, а заставляет плясать цельную ватагу. А под такую крепкую артель, — продолжал он глубокомысленно, обведя серьезным взглядом спутников, — и вся армия в пляс ринется.

Чувствуя себя в центре внимания такой грамотной, как ему показалось, компании, Чмель ощущал потребность высказаться до конца.

— Вот я поворачиваю, ребяты, обратно до той же Свистуновки. Хочу вам рассказать, какая же это сила, та самая привычка, которая еще с предков заведенная.

— Валяй, валяй, мужичок, — раздался из темного угла нижних нар голосок Медуна. — Если что-нибудь захватывающее услышу, готов тебе услужить. На первой остановке поброю тебя и прическу сделаю а-ля капуль.

— Побрею, а не поброю, — поправила Медуна Мария.

— Может, тебя, парень, эта сказка не захватит, — ответил Чмель, — а меня она прохватила аж наскрозь. А твой а-ля капуль мне не нужон. Без него обходился и обойдусь.

— Что ж? Послушаем тебя, — раздались нетерпеливые голоса.

Чмель захватил пятерней бороду, разгладил ее, откашлялся.

— Так вот, ребяты, — начал он. — Призвали это нас, значит, запасных, и погнали в Киев. Наш батальон стоял на Деловой, недалече от Казачьего Двора. Гоняли нас, значит, караулить интендантские склады на Печерске, пошивочные мастерские за Собачкой. Бывало, што ходили мы и к Косому капониру, недалече от Лысой горы, там все больше сидели царевы преступники. Так нам объясняли. А потом поняли — то были революционеры. Туда нас стали посылать после того, как всех здоровых солдат погнали в окопы. На что в Расее нашей народу много, а под конец войны и его поубавилось. Значит, случилось это зимой шешнадцатого года. Мечтал я попасть в Лавру. Как нам объяснял наш военный батюшка, в Ерусалим русской земли. Мечтал спуститься в пещеры, поглядеть на те мощи, какие они из себя, поклониться святому Антонию и угоднику Феодосию, богоматери с ее предвечным младенцем и всему сонму серафимов.

— Стремление святое, богоугодное! — улыбаясь, перебила рассказчика Коваль.