Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Вопросы сыпались без конца. Люди, выхваченные из огня войны, бойцы, кровью которых обильно была полита земля Донбасса, тучные черноземы Старобельщины, вместе с жаждой борьбы таили в себе неисчерпаемую жажду просвещения. Их интересовало многое, ибо они знали, что там, в частях, откуда они прибыли в Казачок за «наукой», красноармейцы потребуют от них свой «политпаек», возможно, с еще большей придирчивостью, чем продпаек от завхоза и каптенармусов.

— Почему в других странах рабочих и крестьян большинство, а не могут они устроить, как у нас, революцию?

— Почему у нас власть рабоче-крестьянская, а командуют бывшие царские офицеры? Это как будто против Конституции, о которой вы тут нам пояснили.

— Крестьян больше, чем рабочих, а почему зовется рабоче-крестьянская, а не крестьянско-рабочая. Нас больше, нам и первое место.

Алексею радостно было, что его, молодого лектора, так внимательно слушают эти бывшие батраки, проходчики и сталевары, пахнущие еще дымом вчерашних сражений, славные воины одной из лучших стрелковых дивизий, выросшей из закаленных партизанских отрядов южной Украины.

Он вспомнил слова наркомвоенмора Подвойского, открывшего первое занятие в киевской школе: «Дерзайте, молодежь! Не боги горшки обжигают».

— Гарно, Леша, у тебя получается, — похвалил лектора политбоец штабного эскадрона Твердохлеб.

— Чему меня учили в школе Цека, тому учу и я.

К группе курсантов, плотным кольцом обступивших Алексея, позванивая шпорами, приблизился Леонид Медун. Как начальник учета и распределения кадров в политотделе дивизии, успевший уже побывать кое-где в частях передовой линии, он счел своей священной обязанностью вмешаться в разговор.

— Теория, конечно, много значит, — начал Медун. — А вот в отряде Каракуты прежде всего обращают внимание на геройство. Там не люди, а орлы! На них вся надежда. Побольше бы нам таких частей, как каракутовская!

— А ты там был? — спросил Твердохлеб, рассматривая синие, подбитые кожаными леями, необъятные галифе земляка.

— Еще бы! Хоть ты, Гаврила, и считаешь меня «мыльным порошком», а я до политотдела дивизии целую неделю провел у Каракуты… Мы с ним…

— Почему ж ты ушел от него?

— Я вам по секрету скажу, хлопцы: у меня грыжа — трудно все гупать и гупать в том чертовом седле. Вот и попал как бы в нестроевые, в подив, да еще под начальство к бабе.

— Я тебе однажды говорил, Медун, — осадил оратора Твердохлеб. — У Коваль ран на теле больше, чем у тебя шариков в голове. Напоминаю еще раз…

— Фю-фю!.. — свистнул Медун. — Прямо Кузьма Крючков, а не баба.

— Каракута, — твердо отчеканил Алексей, — это дутые успехи, дешевая слава… Анархо-партизанщина! То, что годилось против немцев, теперь это камень на шее. Ты, Медун, хоть и инструктор подива, а не понял, для чего партия послала нас сюда, на Южный фронт. Не понял ты того, что нам все время внушал товарищ Боровой.

— Не меньше тебя понимаю!

— Я тут уже раскусил некоторых, — с возмущением сказал Твердохлеб, — хорошую науку дал нам атаман Григорьев, а некоторые все еще любуются всякими каракутами. Наш отряд, — продолжал он, — разоружал Сорокина. Было это на Кубани в восемнадцатом году, когда мне пришлось драпать из Киева. Шо я вам скажу, ребята. Он, Сорокин, конечно, тип вроде того атамана Григорьева. Думал, шо если в его руках сила, то он уже царь и бог. А вот народ у него, бойцы — орел к орлу. И как покончили с той язвой, они показали себя. Слыхали про Таманскую дивизию? Это все бывшие сорокинцы.

— Надо развенчивать каракут, а не славить их!..

Алексей и здесь, на фронте, наставляемый комиссаром дивизии Боровым, вдумчиво изучал все, с чем ему приходилось столкнуться с первых же дней в новой, фронтовой обстановке. Он уже успел присмотреться ко многим бесстрашным воинам, которые, переходя из боя в бой без передышки, сжились со своими начальниками, по разным случайным обстоятельствам занимавшими ответственные посты командиров батальонов, полков и отрядов.

И здесь, на дивизионных курсах, и там, в полках и батальонах, явившиеся в армию вместе с Михаилом Боровым товарищи развенчивали тех немногих своевольничавших, атаманствующих командиров, которые вели людей в пропасть анархии.

Подошел Дындик. В поношенном красноармейском костюме, в фуражке вместо бескозырки с ленточками, моряк выглядел совсем по-будничному. Прислушавшись к разговору, начал рассказывать про свой эскадрон.