Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Дындик не оставлял своего поста, наблюдая за черкесами, а Ромашка, пораженный известиями Натали, сам не свой, дрожащими руками вытягивал револьвер из кобуры.

— Что? Собака! Шайтан! — Есаул бешено завертел глазами. — Р-резить будем. Ты мужчина, да, джигит, говори? Если баба, то стреляй в бабу. — И, сделав ловкий скачок, схватил на руки бледную от страха жену.

Арсланов, одним прыжком очутившись в дверях, не целясь, выстрелил. Пуля, пролетев над ухом Алексея, угодила старухе в живот. Среди общего крика и суматохи, поднявшейся в гостиной, хан выскочил из дома и, лавируя между белыми колоннами подъезда, кинулся к подседланному коню. Бросив ханшу на переднюю луку, ловко взлетел в седло.

Судорожно, одной рукой прижимая к себе полумертвую Натали, гикнув, кинулся к воротам. Но там уже ждали его. Дружный залп из винтовок поверх головы заставил хана повернуть. Сделав крутой вольт, устремился внутрь двора, снова повернул, ударил скакуна плетью и вместе с ним взвился над высокой каменной оградой. В это время пуля, пущенная Сливой, поразила отчаянного всадника как раз в тот момент, когда он словно на миг повис над забором. Рука есаула разжалась, и Натали, угодив виском о выступ ограды, упала в глубокий снежный намет.

Полусотня Арсланова, как только заметила выскочивших из-за амбара спешенных бойцов, с диким воем «алла, алла» бросилась врассыпную, оставив на территории усадьбы несколько убитых и раненых.

Шкуровцы, еще с утра опасавшиеся справедливого гнева аллаха, ждали чего-то страшного. И это страшное пришло.

Обо всем этом рассказал сразу же протрезвевший горбоносый повар. Во время похорон он, копая яму в помещичьем саду, изрек:

— Аллах все видит, все знает. Аллах не любит шутка. Аллах своя человек все позволял. Хочешь водка, пей потихоньку водка. Хочешь русский мадам, бери русский мадам. Хочешь от нее маленький баранчук, сделай ей баранчук. Все аллах позволял, только одно аллах не позволял. Аллах не позволял ходить в русский мечеть. Аллах, да, покарал нашего юзбаши — не ходы русский мечеть, не слушай русский мулла.

Крестьяне, хоронившие старую помещицу и Натали, вырыли для них могилу, собираясь положить туда и есаула. Но носатый шкуровец, взявшись за лопату, категорически заявил:

— Класть юзбаши с бабой в одна яма — не могу. Я буду отвечай на Магомет!

Дындик у подъезда барского дома выстраивал пленных. Бойцы разоружали их. Повар Арсланова свалил в общую кучу три винтовки.

— Чьи? — спросил моряк.

— Мои! — гордо ответил шкуровец.

— Ты же жарил шашлык есаулу, зачем тебе на кухне столько оружия? — поинтересовался Слива.

— Чудак человек, — усмехнулся повар. — Кто хватал самовар, подушка, а наш джигит винтовка. Знаешь, какой ей цена в ауле? Тысяча рублей. Мой дед, отец, моя, мы пасли скот у хана Арсланова. После войны моя думал продать винтовки, купить себе мало-мало баранчик.

— Значит, ты бедняк? — спросил шкуровца Епифан. — А пошел против русского бедняка!

— Твоя башка умный, — улыбаясь, невозмутимо ответил повар, — моя тоже не дурак. Моя ваша люди не стрелял, только-только шашлык жарил. — Нахмурившись, шкуровец продолжал: — Хотела моя не идти на война, хан сказал: «Не пойдет твоя, наша будет спать с твоя ханум».

Слива содрал волчий хвост с папахи есаула и, засовывая его в переметную суму, сказал новому товарищу по звену, бывшему барскому истопнику Прохору:

— Пригодится чистить коня.

В полевой сумке Арсланова обнаружили приказ. Из него стало известно, что для обороны Касторной против атак буденновской кавалерии и 42-й Шахтерской дивизии белые сосредоточили конные корпуса Мамонтова и Шкуро, восемь пехотных полков под командой генерала Постовского[3], четыре танка и семь бронепоездов.

32

Донецкий кавполк остановился в одной из деревень недалеко от Касторной.

Бойцы, столпившись у колодца, поили лошадей.

Вдруг с востока донеслась бодрая песня:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой…

Из-за угла хлынул поток мохнатых шапок и рослых коней. Впереди на гнедом гибком дончаке гарцевал смуглолицый усач. На его мохнатой бурке горела ярко-красная лента. Усатый кавалерист часто оборачивался и с грозным самодовольством осматривал свой полк.

На редкость пестро и хорошо одетые всадники, в дубленых романовских полушубках, офицерских шинелях, в купеческих енотах, в полном сознании своей силы, текли сплошной массой.

Иткинс, наклеив на дверь сельревкома воззвания и листовки, дочитывал бойцам письмо Ленина: