Концептология

П. Я. Черных отмечает еще один мотивирующий признак у грёзы: ‘то, что вызывает смятение, смущение, что волнует, пугает’. Этот признак восходит к лит. grežti «вертеть», «выкручивать», «сверлить», grožyti (← graižyti) «вращать», «выкручивать», graižus «скрученный», «согнутый», «искривленный» (Черных, I: 215), этот признак также сохранился в современном русском языке в разделенном виде: ‘волнение’, ‘смущение’ (Черных, I: 215). Образный признак ‘посетитель’ здесь также основан на метонимии — тот, кто вызывает волнение, смущение, пугает (его посетили странные/ пугающие грёзы). Еще В. И. Даль отметил у грёзы соответствующий категориальный признак ‘бред, игра воображения во сне, в горячке или наяву’ (Даль, I: 392), в современном русском языке функционирует его вариант — ‘болезнь’ (Опять недуг его сломил, И злые грезы посетили. Пушкин. Братья разбойники; Хотел снять больного слезы И удалить пустые грезы. Он видел пляски мертвецов, В тюрьму пришедших из лесов То слышал их ужасный шепот, То вдруг погони близкий топот, И дико взгляд его сверкал, Стояли волосы горою, И весь как лист он трепетал. Пушкин. Братья разбойники). Этот признак сопровождается только отрицательной оценкой (злые / пустые / пугающие грёзы).

В словаре П. Я. Черных встречается такой мотивирующий признак грёзы, как ‘ошибка’ (от др.-рус. съгрѣза: Черных, I: 215). Этот признак через метонимию был переосмыслен в образный признак грёзы ‘объект любви’ (И убегала, хохоча, Любя свою земную грезу. Гумилев. Осенняя песня). Последний признак также связан с категориальным признаком ‘тайна’ (Ты, томясь во мгле страстей, В тайне сердца любишь грезы, сны лесные в их пленительности. Бальмонт. Горькому; Есть великое счастье —познав, утаить; Одному любоваться на грезы Свои. Брюсов. И, покинув людей, я ушел в тишину...).

Мотивирующий признак ‘ошибка’ и соответствующие образные признаки развились в три категориальных признака: ‘знание, опыт’ (И снова будут чисты розы, И первой первая любовь! Людьми изведанные грезы Неведомыми станут вновь. Брюсов. Habet Illa in Alvo), ‘обман’ (Но долго ль юноша несчастный Жил в сердце Веры? Много ль слез, Ее сердечных первых грез, У ней исторг обман ужасный? Баратынский. Цыганка; Не надо обманчивых грез, Не надо красивых утопий; Но Рок подымает вопрос: Мы кто в этой старой Европе? Брюсов. Старый вопрос), ‘иллюзия/ нечто невероятное’ (Рок принял грезы, Вновь показал свою превратность: Из круга жизни, из мира прозы Мы вброшены в невероятность! Брюсов. Товарищам интеллигентам; Я отказываюсь от всех моих грез и иллюзий! Брюсов. Моцарт).

Признак ‘знание, опыт’ пересекается с еще одним категориальным признаком грёзы — ‘чары/ волшебство’ (Так не буду ждать я казни От моих волшебных грёз. Я люблю вас без боязни, Без искусства и без слёз. Адамович. Я люблю вас так безумно...; И в ту же ночь я был прикован У ложа царского, как пес. И весь дрожал я, очарован Предчувствием безвестных грез. Брюсов. Раб; Соблазны мысли, чары грез, — От тяжкой поступи тапира До легких трепетов стрекоз, — Еще люблю, еще приемлю, И ненасытною мечтой Слежу, как ангел дождевой Плодотворит нагую землю! Брюсов. Веселый зов весенней зелени...; Даль туманная радость и счастье сулит, А дойду — только слышатся вздохи да слезы, Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит И разрушит волшебные, сладкие грезы. Есенин. Моя жизнь). Этот признак указывает на древнюю историю концепта, сохранившего в своей структуре образы магического мышления.