Концептуально-теоретические основы правового регулирования и применения мер безопасности

Слушали дело Рылова Николая Васильевича, обвиняемого в писании подозрительного письма. Постановили заключить в концлагерь сроком на один год».

«Выписка из протокола № 42 от 22 августа 1920 г.

Слушали дело Основского А.П.174, обвиняемого в контрреволюции и принадлежности к кадетам. Постановили заключить в концлагерь сроком на пять лет»175.

В этом плане показателен следующий документ. Известный русский философ П.А. Флоренский был помещен в концлагерь «СЛОН» на Соловках, а впоследствии расстрелян. Сохранился донос одного из секретных сотрудников, содержащий рассказ П.А. Флоренского о допросе сокамерникам (орфография и стиль доноса сохранены): «Флоренский говорит, что… после моего упорного отрицания мне следователь сказал, что де мол нам известно, что Вы не состоите ни в каких организациях и не ведете никакой антисоветской агитации, но на Вас, в случае чего, могут ориентироваться враждебные сов. власти люди, что Вы не устоите, если вам будет предложено выступить против сов. власти. Вот почему, говорит далее ФЛОРЕНСКИЙ, дают такие большие срока заключения, т. е. ведется политика профилактического характера, заранее. Предотвращают преступления, которые не могут даже быть. Следователь мне и далее говорил (говорит ФЛОРЕНСКИЙ), что мы не можем так поступать, как поступало Царское Правительство, которое показывало на совершившиеся преступления, нет, мы предотвращать должны, а то как же так, ждать пока кто-либо совершит преступление, тогда его наказывать, нет, так далеко не пойдет, надо в зародыше пресекать преступление, тогда будет прочнее дело. После этого ЛИТВИНОВ говорит, что при такой политике весь СССР перебудет в лагерях»176.

Как видим, следователь очень доходчиво изложил философу суть страшной репрессивной конструкции, изобретенной по заказу вождей, – применение мер социальной защиты к лицам, не виновным в совершении конкретного общественно опасного действия177.

Где по недомыслию, а где сознательно, в угоду безумным идеям, были стерты грани между наказанием и мерами безопасности. Примитивно понимаемое основание мер защиты – «опасность личности» – было распространено и на меры наказания, вследствие чего те и другие можно было применять по оценочным признакам «прошлой преступной деятельности» и «связи с преступной средой»178.

К 1937 году и эти «безграничные границы» стали тесными. Ежов-ские репрессии этого трагического для России года проводились уже по разнарядке Политбюро ЦК ВКП(б). Для каждой области, края устанавливались лимиты 1-й и 2-й категории. Первая категория – расстрел, вторая – лагеря и тюрьмы. Однако ретивые исполнители на местах, выполнив лимиты, испрашивали разрешения дополнительно их увеличить. Так, 31 января 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло предложение НКВД СССР об утверждении дополнительного количества подлежащих репрессии – 572 000 человек, из которых 48 000 планировалось расстрелять. Сохранился автограф И. Сталина, где его рукой сделана запись: «Дать дополнительно Красноярскому краю 6600 чел. лимита по 1-й категории»179.

К чему это привело, мы уже знаем. Поучительно, что вместе с миллионами граждан под репрессивный пресс попали почти все «теоретики» произвола.

К началу 60-х годов прошлого столетия в теории уголовного права был продекларирован отказ от порочного принципа применения репрессии к лицам, не совершившим общественно опасного деяния. «Урок пошел впрок», но не до конца. Несмотря на то, что проблема оснований мер безопасности относится к разряду ключевых, она так и не была исследована должным образом. Характерно, что противоречивость и неудовлетворительность ее решения отражают учебники, в которых обычно излагается общепринятая и наиболее распространенная точка зрения.

Так, в курсах и учебниках уголовного права основаниями для мер безопасности считают постановление районного (городского) народного суда180, совершение опасных действий181. Иногда выделяют не одно, а три основания принудительных мер медицинского характера: «1) совершение предусмотренного уголовным законом деяния, представляющего значительную общественную опасность; 2) наличие во время совершения преступления и после, но до полного отбытия наказания такого болезненного состояния, при котором лицо не может отдавать отчета в совершаемых действиях или руководить ими; 3) признание лица с учетом характера совершенного им деяния и его болезненного состояния представляющим опасность для общества»182.