Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»

Подхватив «одной левой» стоящий у фортепиано стул, спрыгнул со сцены в зал, опустившись на носочки. Получилось почти бесшумно. «Кинув» стул перед собой спинкой к публике и лихо его оседлав, начал «музыковедческое вступление»:

— Мужики, мы пострадала. Женщины нас не понимают. Им хоккей — баловство, им лишь бы по телефону болтать, да дурацкие фильмы смотреть про любовь. Мы с вами взрослые люди, не мальчишки, которые питают по поводу женщин романтические иллюзии. Бабы есть бабы. Вот так выйти, вырвать провод, испортить вечер — это для них нормально.

Но не все так плохо. Мы отомщены. Вот сейчас они там сидят, трепещут, а девушка, которая концерт должна вести, та вообще рыдает — боится!

А теперь мужики серьезно — хоккей будет и завтра и после завтра… Я понимаю, что счет мы не знаем. Хочется посмотреть, чем это кончится. Но, узнаем и счет — по программе «Время» скажут, да и голы покажут! А завтра будет другой матч. Посмотрим. Я их уже сотню видел. А вот сегодня для нас и только для нас впервые в жизни будет петь красивая женщина, — нарядная, с прической. И когда это еще будет? — может быть и никогда! Это другая жизнь, другое времяпрепровождение. Так знать жила в девятнадцатом веке. Сейчас мы вечера проводим у телевизора. А вот в веке в том, не было ни только телевизоров — света не было. Были свечи. Но дорогие. А ночи зимой долгие. Темнота. Люди тянулись друг другу по вечерам. Главное развлечение — игра в карты, «игра стоит свеч», как говорили. Но было еще и другое развлечение. Был салон, в котором не только в карты играли. Здесь устраивали маленькие концерты, на которых под фортепиано или гитару пели романсы — красивые песни на слова русских поэтов. И ситуация была подобно нашей: приходила певица и пела только для них, только один раз. А завтра она уедет, покинет Петербург и останется лучшим воспоминанием — на всю жизнь. Ну и песни были соответствующими — с печалью, но не только. Давайте послушаем. Пусть женщина споет — для нас. Они ведь так мало для нас делают, все себе!

Закончив, подскочил и проделал обратную дорогу на сцену, не забыв прихватить с собой стул. Не стал искать ноты, был уверен, что смогу сыграть на память. Убедился, что Оля на месте и ждет свой выход. Сел за инструмент и медленно-медленно, как бы подбирая мелодию, начал играть вступление к романсу. Оля, по-прежнему стоящая в предбаннике, без слов поняла, что нужно делать: павою, пока шла музыка вступления, неслышной походкой подошла к инструменту и чуть медленнее, чем обычно начал петь стихи Тургенева:

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые.

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые …

Оля еще не победила волнение. Заданный мною темп был медленноват, но она справилась, добавив выразительность, чуть жестикулируя, и пела романс так, что можно было сказать — декламировала стихи, забыв про вокал. Выходило очень красиво и оригинально, не так как обычно, и мне это нравилось. Особенно удался последний куплет: она прощалась со своей любовью. Прощание сопрягалось с воспоминанием о самом дорогом, ставшим уже Небесным:

Многое вспомнишь родное, далекое,

Слушая говор колес непрестанный,

Глядя задумчиво в Небо широкое…

Последнее слово было сказано — пропето с такой пронзительной проникновенность, что я не стал играть четыре завершающих такта романса, которые повторяют вступление. Просто тихо — тихо взял завершающий аккорд, замерев вместе с певицей…

Публика выдержала паузу(!) и дружно поблагодарила нас аплодисментами, как показалось, искренними. Стало ясно, что все плохое осталось позади. Мероприятие состоится. Более того — превращается в концерт. А это уже новый уровень, это победа! Оля сама подбирала романсы. В какой-то момент я вспомнил о том, что жанр нашего выступления лекция-концерт, посмотрел в сторону «предбанника», но Танечка так и не появилась. Комендантша своей мощной фигурой закрывала выход. Пришлось опять говорить-рассказывать о поэзии, музыке — что-то вспоминал, что-то на ходу выдумывал. Оля, отдохнув, с новыми силами, включаясь в атмосферу импровизации, придумывала все новые и новые краски…

В завершении она спела романс на слова Лермонтова, закружив в музыке булаховского вальса гениальнейшие стихи поэта: «Нет, не тебя так пылко я люблю»… Дошла до последнего припева и просто сказала — «НЕТ!», бросив решительным жестом правую руку вперед. А я стал играть мелодию бурно, с энтузиазмом. В какой-то момент она опять подхватила, вступив на полуслове, — «…я прошлое страданье и молодость, и молодость, погибшую мою!», — закончив романс под крики браво и бурные аплодисменты.