Контур человека: мир под столом

– Руслан, а ты манную кашу любишь?

– Нет, – с аппетитом отправляя в рот студенистый серый кусок, сообщил он.

– А зачем же ты ешь?

– Есть хочу. А больше ничего не дали.

– Ну как не дали? Вот хлебушек, кубик масла и сыра.

– А я сейчас сначала неприятное съем, а потом уже вкусное.

Эта философия мне была непонятна – я всегда начинала с вкусного. Но, решив ее опробовать на практике, погрузила ложку в кашу, донесла ее до рта, и приступ тошноты усилился.

– Федьк!

Вот уже минут пять сидящий напротив меня мальчик развлекался одной и той же однообразно повторяемой операцией: набирал полную ложку, решительно доносил ее до рта и… медленно опускал обратно в тарелку.

– Федьк! Ну ты же кашу не любишь точно. Почему ешь?

– Почему не люблю? – поморщился Федя, вдохнул и заглотнул-таки донесенную до рта порцию в ложке. – Люблю, но с сахаром. А эта – с солью.

– Маша, прекрати болтать за столом и ешь! Смотри, все уже почти поели, только ты еще не притронулась, – раздался над ухом голос воспитательницы.

Я послушно зачерпнула из тарелки и, переждав, когда она пройдет мимо, снова опустила ложку.

– Федьк, – снова сказала я, – а если любишь – давай я тебе часть отложу!

Федькины глаза буквально округлились:

– Мне бы эту осилить!

– Маша! Опять болтаешь! Ну-ка ешь! Всю группу на прогулку задерживаешь!

Я тоже вздохнула, набралась мужества, закрыла глаза, и холодный, склизкий кусок оказался у меня во рту. Подавившись и закашлявшись, нечеловеческим усилием я его проглотила. Меня передернуло, и я открыла глаза.

Руслан уже уминал хлеб с маслом и сыром, радостно запивая все это чаем. Юля по-прежнему без энтузиазма поскребывала ложкой по уже почти пустой тарелке. Федя, давясь, меланхолично жевал все ту же порцию, что отправил в рот пять минут назад.

Я оглянулась.

За каждым из столов осталось по одному-два человека, а их более неприхотливые соседи уже возили машинки и играли в куклы в игровой в ожидании прогулки. Нянечка собирала тарелки и протирала столы мокрой тряпкой. Нагибаясь к упорно медитирующим над кашей детям, она в утешенье ласково шептала:

– Ешьте, ешьте скорее. А то ведь кормить придет!

От такой перспективы Федя окончательно скис и, когда нянечка наклонилась над нашим столом, убирая тарелку Руслана, тихо и жалобно спросил:

– А можно мне посыпать сахаром?

Нянечка оглянулась, молча взяла его тарелку и через минуту вернулась, поставив перед ним тарелку с серой массой, в которой медленно таяли белые кристаллики.

– Ешь на здоровье, – улыбнулась она и перешла к следующему столу.

Федя засунул ложку в рот и снова подавился.

– Совсем гадость стала, – пожаловался он, и на глазах у него выступили слезы.

Тут в столовую вернулась воспитательница, на ходу засовывая в рот остаток бутерброда с колбасой.

– Так! – решительно сказала она. – Вы мне надоели. Иду кормить.

И направилась к нашему столику.

– Маша, – сказала она, взявшись за мою ложку и с трудом помещаясь на маленький стульчик, с которого только что встал Руслан. – Открывай рот.

Федькины глаза опять округлились, и он стал стремительно сгребать свою кашу ложкой в тарелке в одну кучу, набирая ее с горкой, и, судорожно давясь, запихивать себе в рот.

Рука воспитательницы с дрожащим серым студнем неумолимо приближалась к моему лицу, и я представила, как этот белый пластилин сейчас залепит мне всю гортань…

– Не буду это есть! – сказала я и, опустив голову, плотно сжала губы.

– Давай, давай, открывай рот! – Воспитательница явно торопилась. – Давай, не задерживай нас всех.

– Я не буду это есть! – еще громче сказала я.

– То есть как это? – Воспитательница искренне удивилась и начала хмуриться: – С чего это ты решила меня не слушаться?

– С того, – твердо и раздельно сказала я, и мне отчего-то сразу стало жарко, – что я вас не выбирала.

– Что-о‐о? – Глаза воспитательницы едва не вывалились из орбит. – Что ты сказала?

– Я вас не выбирала, и поэтому вы не имеете права мной командовать! – Голова моя уже слегка кружилась, но я твердо стояла на своем. Тем более что оставшиеся за своими столами такие же мученики застыли с поднятыми ложками и стали внимательно прислушиваться к разговору.

– Надежда Ивановна! Вы слышите, что она говорит? – Воспитательница нервно хохотнула и обернулась в поисках поддержки, но нянечки не было в этот момент в столовой. И почему-то это придало мне сил и смелости.

Я встала и четко, так, чтобы слышали все, кто остался в столовой, сказала:

– Вы не такая, как мы. Мы вас не выбирали. Значит, вы не имеете права нами командовать!

– Что значит «не такая, как мы»? – вскипела воспитательница. – Ты что несешь?

– Вы манную кашу не едите, – еще тверже сказала я. – Вы тайком на кухне бутерброд с колбасой жуете. А нам эту гадость скармливаете. – Тут я уже совсем одурела от собственной смелости и, неожиданно для самой себя, вскочив ногами на стульчик, заорала что было сил: – Не дадим кормить себя этой гадостью! Долой манную кашу из наших тарелок!

На секунду в столовой повисла пауза – онемели все. Тогда я схватила тарелку и перевернула: каша шлепнулась на пол с чавкающим звуком выброшенной на берег большой мерзкой медузы.