Контур

— Это была самая тяжелая ночь в моей жизни, — сказал Панайотис. — А утром, когда оно все же наступило, погода испортилась, как часто бывает в прибрежных краях на Пасху. Дождь уже шел вовсю, и на берегу, куда выходил окнами отель, дул такой сильный ветер, что он срывал с волн пену огромными угрюмыми клочьями, похожими на бегущих по небу призраков. Следовало, конечно, остаться в отеле, но я уж очень хотел оттуда убраться, так что посадил детей в машину и двинулся дальше. Дождь молотил по крыше, и дороги почти не было видно. Кое-где она в буквальном смысле превратилась в грязь, и, пока мы ехали обратно в горы, поднимаясь всё выше над берегом, я начал опасаться, что ее может полностью размыть. Ко всему прочему, детей ночью жутко покусали комары; они расчесали укусы, и некоторые на вид уже воспалились. Надо было найти аптеку, но в неразберихе под дождем я, вероятно, свернул не туда, потому что на шоссе я не выехал, дорога становилась только круче и уже, а места — совсем дикими, и в итоге мы забрались на самый настоящий горный хребет с головокружительными обрывами по обе стороны и огромными клубами облаков вокруг вершин. Из-за бури стада коз и горных свиней сломя голову неслись по склонам и иногда бросались гуртом на дорогу прямо перед машиной; в другом месте дорогу затопила разлившаяся горная река, и дети завопили, когда через не до конца закрытое окно внутрь автомобиля стала сочиться вода. Небо было такое черное, что казалось, настала ночь, хотя день только начинался; и вдруг сквозь дождь я увидел впереди огни. К моему изумлению, это оказалась гостиница на обочине дороги; мы тут же остановились, выскочили из машины, побежали ко входу в невысокое каменное здание, прикрыв голову куртками, и вломились в дверь. Отель оказался вполне приличный, и находившихся внутри людей мы, наверное, несколько шокировали своим видом: растрепанные и промокшие насквозь, а дети еще и все в кровоточащих укусах. Вестибюль оказался битком набит девочками-скаутами, их было не меньше тридцати, все в темно-синих юбках и блузках, синих беретах и желтых галстуках, завязанных узелками. Они хором пели песню по-французски, и две девочки подыгрывали на маленьких музыкальных инструментах. После ужасного прибрежного городка, урагана и обезумевших коз эта неожиданная сцена уже не удивила меня. Я бы сказал, главное, что я обрел за ту поездку — и не утратил до сих пор, — это способность воспринимать реальность, не задаваясь вопросом, то ли я ожидал увидеть. Когда я вспоминаю былые времена, особенно годы моего брака, мне кажется, будто мы с женой смотрели на мир через линзу предубеждений, которая надежно отделяла нас от всего вокруг, давала нам ощущение безопасности и при этом оставляла пространство для иллюзии. Мы как будто никогда не вникали в настоящую суть вещей перед нашими глазами, и нам не грозила опасность испытать на себе их влияние; мы глядели на людей, на мир вокруг нас, как пассажиры корабля смотрят на сушу, а случись беда — с нами или с ними, — никто не мог бы прийти другому на помощь.

Вдруг я почувствовал непреодолимое желание поговорить с женой и сказать ей об этом. Я спросил у хозяйки отеля, где у них телефон. Девочки-скауты — как выяснилось, они состояли в религиозной организации, что не редкость во Франции, и пешком путешествовали по здешним местам — меж тем расчистили лавки вокруг большого деревянного стола, сели за него и продолжили радостно распевать песни, а дождь снаружи поливал как из ведра. Хозяйка показала мне, где телефон, и предложила сделать горячий шоколад для детей. По доброте душевной она также дала нам тюбик дезинфицирующего крема для обработки укусов. В телефонной будке я позвонил в новую квартиру моей жены в Афинах, но трубку взял, к моему удивлению, мужчина. Когда Криста наконец оказалась на проводе, я рассказал ей всё о наших злоключениях, сказал, что мы потерялись в горах, попали в страшный ураган, что дети перепуганы и покусаны комарами и что я не знаю, как со всем этим справлюсь. Но вместо того чтобы ответить мне с сочувствием и пониманием, она ничего не сказала. Молчание длилось всего несколько секунд, но за это время, когда она не подхватила вовремя свою партию в нашем выработанном годами дуэте, я окончательно и бесповоротно понял, что мы больше не женаты и что война между нами — не просто более жесткая разновидность наших прежних отношений, но куда большее зло, несущее разрушение, аннигиляцию, небытие. Это зло стремилось к молчанию: именно к нему, как я осознал, постепенно сводились мои разговоры с Кристой — к молчанию, которое однажды никто не прервет. Однако в этот раз она его всё же нарушила. Ты как-нибудь справишься, не сомневаюсь, сказала она. Почти сразу после этого наш разговор закончился.