Контур

Так вот, он мучительно пытался придумать, сказал Кристос, как включить животное в рассказ о скандальном поведении двух православных епископов на недавних публичных дебатах. В какой-то момент он понял, что в этом, наверное, и заключалось мое намерение. Я хотела создать препятствие, которое помешало бы ему идти естественным путем и заставило выбрать другой маршрут. Но как он ни старался, у него не получалось вообразить, каким образом животное могло очутиться в зале заседаний административного здания, где ему совершенно нечего делать. Еще ему всё время мешала мать, которая то и дело заходила в столовую — эту комнату в их маленькой квартире использовали реже всего, и поэтому он отвел ее для учебы и раскладывал книги и бумаги на старом столе из красного дерева, стоявшем там, сколько он себя помнил. Сегодня она попросила его разобрать вещи. К ним на ужин собирались приехать родственники, и она хотела к их приезду хорошенько прибраться. Он с раздражением попросил ее оставить его в покое — я пытаюсь писать, сказал он, как я могу писать без книг и бумаг и когда ты всё время ходишь туда-сюда? У него совершенно вылетел из головы этот ужин, запланированный еще давно: его дядя и тетя с детьми впервые за долгое время приезжали из Калифорнии в Грецию. Он знал, что мать ждет этого дня без большого восторга. Тетя с дядей отличались чванством и самовлюбленностью: они вечно писали своим греческим родственникам письма, якобы полные любви и заботы, но на самом деле просто хотели похвастаться своей богатой жизнью в Америке, своей большой машиной, своим новым бассейном и посетовать, как они заняты и не могут слетать домой в Грецию. И вот, как он сказал, они уже много лет не видели этих родственников, кроме как на фотографиях, которые те регулярно присылали: вот они солнечным днем стоят рядом со своим домом и машиной, а вот они в Диснейленде, или у «Хард-рок-кафе», или где-нибудь на фоне знака «Голливуд». Они присылали фотографии своих детей на выпускном из колледжа, в академических шапочках и подбитых мехом мантиях, сияющих белоснежными улыбками на фоне фальшивого синего неба. Его мать добросовестно выставляла их на серванте; она надеялась, что однажды Кристос тоже выпустится и его фотография будет стоять рядом. Особенно Кристос не выносил фотографию своего кузена Никки, улыбающегося мускулистого красавца, снявшегося где-то в пустыне с гигантским удавом на плечах. Его угнетала эта исполненная торжества маскулинности картинка, но, посмотрев на нее в тот момент, он перестал злиться на мать: он почувствовал к ней нежность и захотел быть для нее лучше и смелее. В итоге он отложил свои дела и помог ей прибраться.

Георгиу поднял руку. Он заметил, сказал он, что вчера окна были открыты, а дверь — закрыта, а сегодня наоборот: окна закрыты, а дверь в коридор приотворена. Еще он спросил, заметила ли я новое расположение часов. Они больше не висели на левой стене, а переместились в зеркальную позицию на противоположной. Их явно перевесили по какой-то причине, но он не может понять — по какой. Если мне в голову придут какие-то соображения, он просит меня ими поделиться, потому что этот неразрешенный вопрос ставит его в тупик.

Он закончил писать рассказ по дороге сюда, в автобусе, продолжал Кристос, и решение ему подсказала фотография Никки. Одному из епископов прямо в зале заседаний является видение: он замечает огромную змею на плечах другого епископа и осознает, что она символизирует лицемерие и ложь, слетающую с их уст. Тотчас же он клянется стать лучше, говорить только правду и не вести людей ложной тропой.

Кристос снова сложил руки на груди и оглядел комнату с широкой улыбкой. Тогда подняла руку Клио, пианистка. Она сказала, что ей тоже трудно было включить в рассказ животное. Она ничего о них не знает: у нее никогда не было домашнего питомца. С ее жестким графиком занятий и упражнений, которого ей приходилось придерживаться даже в раннем детстве, ей было совсем не до того, чтоб ухаживать за животным и уделять ему время. Однако благодаря заданию она смогла изменить свое восприятие окружающего мира: по пути домой она начала обращать внимание на птиц, не только на то, как они выглядят, но и на их голоса, и поняла, что их пение звучит всегда и везде, просто она его не замечала. Тогда она вспомнила произведение, которое уже давно не слушала: его написал французский композитор Оливье Мессиан в лагере для военнопленных во время Второй мировой войны. Если память ей не изменяет, отчасти оно навеяно пением птиц, которое он слышал в заключении. Вдруг она осознала, что сам он был в клетке, а птицы — на воле, и написанная им музыка — это звуки их свободы.