Контуры и силуэты

Если бы не убийство певицы, я бы так и не заметил этого несоответствия. Дня за три до смерти Шульгина я проезжал мимо этого забора и тогда уже увидел эту надпись, но мало ли какие имена пишут фанаты на заборах и в подворотнях. Шульгин был еще жив, и меня это не заинтересовало, а потом... Может быть, мне и приходило в голову, что вот, мол, какая странная, зловещая, предвосхищающая надпись, — может быть, приходило, а может быть, и нет. Теперь я подумал, что вот еще одно совпадение в том же духе. Если бы не певица... То есть я и не придавал этому значения до сих пор. Странно, когда действие развивается в обратном порядке. Мысленно я довел эту идею до абсурда. И та дурацкая демонстрация с последующим митингом на Дворцовой площади, и нелепые воззвания на щитах у Гостиного Двора — все это должно было происходить до убийства. А может быть, здесь просто была нарушена симметрия? Допустим, что в чьей-то голове все это и прокручивалось в обратном порядке — митинг, демонстрация, надпись на заборе, убийство — то есть от результата. А произойти должно было от причины: убийство, надпись на заборе, демонстрация, митинг. Да, если идти от ожидаемого результата... Но в одном месте при исполнении вышел сбой: надпись на заборе выскочила преждевременно, потому что просто какой-то рабочий паренек в свой обеденный перерыв, схватив ведро краски и малярную кисть, помчался и украсил забор именем своего кумира. И это было просто совпадением, но для меня сбой в монтаже оказался ньютоновым яблоком. Но оказалось, не только для меня: во всяком случае, уже тем же вечером комментатор, изменив своей обычной скороговорке, вещал: “Это был единственный певец о России и для России, воспевавший русское и русских. Не стоит ли задуматься: кому нужна его смерть?” Он говорил еще что-то о патриотизме и происках, но я не придал этому значения, потому что он всегда говорил многозначительно, так, чтобы создавалось впечатление, будто он знает больше, чем говорит, а может быть, он и в самом деле знает, больше, чем говорит, а может быть, вообще заказывает происшествия, чтобы сообщать о них? Телевизор такая штука: никогда не знаешь, что впереди. А кому это выгодно? Здесь было слишком много случайностей, чтобы подозревать злоумышление. Ведь еще до комментария в тот день было сообщено в “Телетексте”: “Сегодня перед несостоявшимся выступлением был убит известный певец и автор многих песен Генрих Шульгин. Артист выстрелил из газового пистолета, ответом было два выстрела из боевого оружия”.

Итак, что-то не клеилось тогда у комментатора, тем более что владельцем оружия оказался какой-то Иванов со своей не то Гюльнарой, не то Сорейей, какой-то певицей из Средней Азии, у которой он был и менеджером и, кажется, любовником. Тем не менее в ближайшую субботу, день, который “патриоты” блюдут столь же неукоснительно, как и ортодоксальные евреи, я из окна троллейбуса увидел направляющуюся в сторону Дворцовой площади небольшую, человек из двухсот, процессию с красными и черно-желто-белыми флагами, транспарантами и лозунгами:

ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ

УБИЙЦ ГЕНРИХА ШУЛЬГИНА К ОТВЕТУ

И как-то очень некстати:

ПРИВАТИЗАТОРОВ В ИЗРАИЛЬ

Что с ними делать? — обычные городские сумасшедшие. Многих из них я уже знал в лицо, наблюдая только по телевизору. Что с них взять? Они постоянно чувствуют заговор и опасность. Ни Церковью, ни строительством церкви, ни еще каким-нибудь строительством их не объединить, но они всегда готовы на погром: их чувства — зависть и злоба, их способ общения — ругань и драка, их мало, но в нужный момент, когда все остальные охвачены унынием и апатией, они оказываются в большинстве.

Одного из них я часто видел на ступеньках станции метро. Это был маленький человечек, весь в черном и в черной фуражке. В обычных условиях добродушный и безобидный, он торговал тогда газетами “Вече”, “Русский порядок”, еще чем-то таким же. Потом он исчез со своими листками, и года два его не было видно, но сегодня, вернувшись на Васильевский остров, я снова увидел его у метро. Он стоял возле фонарного столба с плакатом:

УБИЙЦ НАЦИОНАЛЬНЫХ АРТИСТОВ — К ОТВЕТУ,

и его добродушная физиономия никак не вязалась с грозным воззванием. Глупый, маленький, недовольный своим ростом человечек — тебе подбрасывают все, что под руку попадает, а ты ешь.

Я подошел и сказал ему об этом, а он не обиделся.

— Ведь вы, — осторожно спросил он, — ведь вы... судя по вашему лицу, вы не еврей?

— Нет, — подтвердил я, — не еврей.

— Тогда подумайте, — проникновенно сказал он, — подумайте, кому это выгодно.

Внезапно я почувствовал усталость. Я отошел. Очевидно: он был лучше еврея. Зачем лишать людей их единственной радости?