Контуры и силуэты

— Могу достать, — сказал он и поднял палец, чтобы я ему не мешал.

Он слегка передвинул по столу один чип, коснулся кончика носа, видимо, раздумывая, сколько ему поставить, прибавил к своему чипу еще три и передвинул всю кучку к той, что уже лежала в центре стола. “Кадет” посмотрел на кучку и сосредоточился на своих картах. Я протянул пустой стакан капитану. Он принял, улыбнулся, кивнул, налил мне приличную порцию. “Кадет” все еще сопел над своими картами. Я отпил глоток.

— Пас, — наконец решился “кадет”.

Я ответил полковнику тремя чипами и посмотрел на капитана. Он мельком взглянул на кучку чипов в центре и, не заглядывая больше в свои карты, положил их на стол.

— Пас.

— Два паса — в прикупе чудеса, — сказал полковник преферансную шутку. — Сменим карту?

— Why not?

Я сбросил фоску — пришел валет. Полковник тоже сменил одну карту.

“Фул валетов, — подумал я, — значит, я обязан валить банк? Ну что ж, посмотрим, чей фул старше”.

Я двинул десять чипов. Полковник ответил десятью и напал банком. Капитан всем своим лицом выразил уважение, на лице “кадета” кроме напряженного внимания, как всегда, ничего не было. Я посмотрел на полковника, он встретил мой взгляд с легкой и вежливой улыбкой. Я почувствовал, что тоже улыбаюсь. Появился азарт и интерес, что же там у него.

“Это не похоже на блеф, — думал я. — Все мои картинки — это валеты. Если у него фул, то более сильный, чем у меня. Со стритом он бы так не нападал. Интересно, фул у него или, может быть, каре? Не стоит, однако, идти у него на поводу”, — подумал я.

У меня было три возможности: первая — объявить пас, и это было бы самым правильным решением, поскольку у полковника — я был в этом почти уверен — карта была сильнее; вторая — ответить тридцатью чипами и таким образом заплатить за право увидеть карты полковника и третья возможность, в общем-то авантюрная, это, ответив тридцатью чипами, напасть банком.

Я посмотрел на полковника. Он сидел неподвижно, со спокойным и доброжелательным интересом глядя на меня. Слишком спокойно, слишком доброжелательно и слишком неподвижно. Он ждал. Если моего паса, он был бы не так скован; если бы вежливого ответа в тридцать чипов — еще проще.

“Ты хочешь, чтобы я напал на тебя, — думал я, — ты хочешь, чтобы я напал на тебя всем банком, всеми девяноста чипами. Я понимаю, что это у тебя не от жадности, а просто для полноты разгрома. Не доставлю тебе такого удовольствия — просто заплачу за просмотр, в конце концов, это не так дорого”.

— Да, пожалуй, ваш фул старше, господин полковник, — сказал я и двинул тридцать чипов.

Я отодвинул стакан и аккуратно разложил свой фул на столе.

— Ну-с.

— У меня не фул, — с виноватой улыбкой сказал полковник, — две двойки, — он улыбался, он был сама любезность, — две дамы и... две дамы, — даже как бы удивившись, закончил он и бросил карты на стол.

Эту шутку я слышал, еще когда учился играть, и хотел отреагировать на нее должным образом, но тут словно что-то щелкнуло у меня в голове, и я с недоумением уставился на его карты. Я сосредоточенно смотрел на них, еще не понимая, что же так заинтересовало меня. Что-то мне казалось в этих картах не так, и еще мне показалось, что такое же чувство, такую же неудовлетворенность я испытал совсем недавно, может быть, вчера или даже сегодня, когда где-то что-то тоже было не так, и это было очень близко к тому, что я видел сейчас.

Q, это была латинская буква Q, в картах обозначающая даму, по-английски это — queen (королева). Это была буква, которую я совсем недавно видел в газете, и вот с ней, с этой буквой, было что-то не так.

— Что с тобой? — спросил полковник. — Ты что, до такой степени потрясен моим каре?

Я заставил себя улыбнуться.

— Еще не покер, — сказал я ему, — еще не покер.

MENTOS — СВЕЖЕЕ РЕШЕНИЕ

По телевизору показывали телевизор. Новый русский сидел в каком-то заведении, судя по антуражу, в каком-то “инобаре”. (Я уже начинал производить новорусские слова.) Новый русский что-то потягивал из высокого стакана, грустил, глядя на экран телевизора, того, по которому там, за границей показывали русские новости. Там, за границей, в телевизоре, в России под надрывное пение кто-то кого-то убивал. Экран совместился с экраном — я, наверное, стал новым русским, который грустил. Но я не пел. В России кого-то убивали, невеста оставалась без нового русского, мать-старушка плакала в углу, новый русский стоял на перроне и надрывно хрипел: “Братва, не стреляйте друг в друга!”

Я усмехнулся. У меня не было настроения сокрушаться по поводу гибнущей братвы.

— Стреляйте и цельтесь получше, — сказал я, но, кажется, кто-то уже говорил это до меня в каком-то КВН.

У меня не было настроения сокрушаться по поводу убивающей друг друга братвы, всех этих рыковых и ежовых, дыбенок и крыленок, юровских и тухачевских, всех этих насильников, садистов и убийц. “Братва” — это мерзкое слово появилось в семнадцатом году среди пьяной кронштадтской матросни и с тех пор они всегда стреляли друг в друга. Если б только друг в друга. И всегда найдется доброе сердце, чтобы оплакать эту сволочь.