Конвейер

Татьяна Сергеевна шла рядом с Караваевым и подбадривала, мол, поначалу завод, конечно, оглушает, с непривычки наверняка покажется огромным. Но завод не навалился на Степана Степановича своей глыбой. Степан Степанович шел по цехам, которые они пересекали, как по чужому, но все-таки знакомому лесу, держась следов Татьяны Сергеевны, не думая о том, что вот эти машины, и эти люди, грохот, и запах натруженного железа и есть настоящий, впервые увиденный собственными глазами завод. Как люди, которые никогда не бывали на Севере, знают этот край по книгам, рассказам, а больше всего по хроникальным фильмам, так и Степан Степанович, не зная завода, знал его и чувствовал довольно хорошо. И то, что сейчас предстало перед ним в новом, более объемном виде, только мешало сложившемуся впечатлению, четкому и привычному.

Татьяна Сергеевна, под началом у которой работала на конвейере Лиля, шла впереди него, то и дело оглядывалась, искала на его лице удивление, громким голосом объясняла, что выпускает этот цех, а что тот и как что называется. По тому, как шла она, торопливо, не останавливаясь, Степан Степанович понял, что должность у нее небольшая, свернуть в сторону, подойти к станку или заговорить с кем-нибудь в чужом цехе у нее не было права. А может быть, спешит к своей работе, которая стоит там без нее, пока она разгуливает у него в провожатых. Тут, на заводе, а не вчера у нее дома разглядел Степан Степанович Лилину начальницу. Крепкая тетка. Ладненькая, аккуратная. Шапочка накрахмаленная и халат без морщин, как у продавщицы в хорошем магазине. Сердечности маловато в обращении, в словах, так ведь не доярка, это у тех на языке мед: «Что же ты, доченька, глазками на меня своими смотришь?» Это у них корова — доченька. А тут жизнь серьезная, да еще и мужичок ей попался не очень подходящий. Не ей пара. Такому бы верткую жену, хитренькую, чтобы растормошила его, набила мужскую цену, а уж он бы старался, по домашности вкалывал, и оба были бы счастливы. А при Татьяне Сергеевне этот Лаврик то ли дите, то ли баба, и она при нем ни жена, ни хозяйка, постоялка.

— Ну, как, Степан Степанович, первое впечатление? — Татьяна Сергеевна остановилась у аппаратов с газированной водой, налила два стакана — себе и ему. Они стояли то ли в широком коридоре, то ли зале между цехами, заставленном ящиками. Степана Степановича не интересовало, что в этих ящиках, может, готовая продукция, может, детали. Когда чуждо, невидимо целое, то часть этого целого интереса не вызывает. Он только мужским своим чутьем ощущал, что ящики очень тяжелы и одному ему такой ящик с места не сдвинуть.

— Тут такое впечатление, что сразу и не определишь его, — ответил он Татьяне Сергеевне. — А водичка хороша!

Татьяна Сергеевна поставила стакан, поглядела на него торжественно:

— Сейчас приготовьтесь. Теперь наш цех. Пройдем сразу в комнату нашего профсоюзного комитета. А потом уже цех осмотрим. — Татьяна Сергеевна взяла его под руку, и он почувствовал ее волнение. И сам испугался, как будто им предстояло так вместе шагнуть в бездну.

Сборочный цех, в котором работала Лиля, был светлей и веселей тех, которые он пересек, следуя за Соловьевой. Там стены и потолки, как в большом гараже, служили машинам, для них они были возведены, их загораживали от ветров и дождей, жары и холода. Человек же, наверное, чувствовал себя в таком необъятном цехе, как на улице. Машины скрежетали, стучали, некоторые подвывали, было в этих звуках что-то угрюмое и бессильное, словно мешал человек этим машинам взмыть куда-то или выскочить на простор. Степан Степанович не испытывал никаких чувств к этому чуждому, живущему по своим правилам железному стаду машин, но все-таки поглядывал по сторонам, удивляясь и радуясь крохам живого знакомого мира. У женщины, двигающей рукоятку высокой, как шкаф, машины, из кармана торчал край откушенного бублика, у худенького парня в распахнутом вороте рубашки болтался на цепочке медальон, молоденькая женщина, из инженеров или другого какого поменьше начальства, стояла у выключенного станка рядом с парнишкой в кожаной модной куртке и жевала, как корова, жвачку. И вдруг прямо перед носом пролетел воробей. Такой же серый и быстрый, как на воле. Степан Степанович проводил его глазами и увидел, что потолок — высотой этажей в семь или восемь городского дома.