Конвейер смерти

– Зайдите ко мне в кабинет, сейчас кое-что объясню! – строго сказал доктор и увлек меня за собой.

Усевшись за стол, он раскрыл какую-то папочку с записями и, крутя в пальцах карандаш, начал не спеша, задумчиво говорить:

– Понимаете, ранение этого пациента очень сложное. Чрезвычайно! Дальнейшие перспективы туманны. Мы ему сделали трепанацию черепа. Что можно подчистили: три осколка в лобной части вынули, но четвертый прошел большой путь и застрял в районе мозжечка. Трогать его никак нельзя.

– Трепанация? Это что же, череп вскрывали?

– Ну, это сложная операция, зачем вам эти тонкости и подробности объяснять? В целом успешно проведен цикл мероприятий реанимационного характера. Теперь дело за ним самим. Организм молодой, крепкий, должен вытянуть. Главное – никаких волнений. Оставшийся осколок еще может много бед принести. Всякое бывает. Один проживет много лет, почесывая размозженный затылок, а у другого – раз и мгновенно летальный исход, случиться такое может в любой момент. Не нервничать, повторяю, и не травмировать голову. О возвращении в ваш батальон не может быть и речи. Только проститься и за вещами. Ему нужно год-полтора, чтобы вернуться к нормальной жизни, восстановиться. Вы его тело видели?

– Конечно, я ж его в десант загружал! – кивнул я.

– Это вы Сашу в хэбэ видели, а под ней сплошное решето. Мелкие осколки удалили, они не страшны. Ранения пустяковые, но их полсотни. Кровопотеря была огромная. И вообще, парень перенес очень много. Не каждому выпадает столько испытать, сколько вашему старшему лейтенанту. А вы говорите, когда вернется в строй…

– Ну, это я так, из лучших побуждений, себя успокаиваю.

– Вот и хорошо, а теперь идите и излучайте оптимизм и ободряйте товарища. Только положительные эмоции! Шутки. И умоляю – громко не разговаривайте. В палате находится пара пациентов в состоянии еще более худшем.

Саша лежал с закрытыми глазами, но, услышав рядом движение, открыл глаза и, узнав меня, улыбнулся. Белые застиранные простыни, на которых он лежал, казались чуть бледнее его самого. Тело Калиновского – руки, туловище, пах, шея – было усыпано пятнами зеленки и йода в местах, где удалили мелкие осколки. Я это увидел, когда он откинул простыню и попытался встать. Теперь ранки в основном зарубцевались, и лишь корочки запекшейся, подсохшей крови указывали на места ранений. Гладко выбритая голова слегка покрылась неровным пушком – щетиной подрастающих волос. Кожа на выбритой голове была покрыта рубцами и швами. По лбу шла полоса багрово-синего цвета. Место вскрытия. Комок подкатил к горлу, его сжало тисками в районе кадыка. Слезы наворачивались на глаза, и я с трудом сдержался. Напрягшись, сумел все же бодро произнести:

– Привет, Санек! Ты молодец! Как огурчик! Свеженький, отдохнувший. Вот тебе бананы, мандарины, сок, минералка!

Саша сделал судорожное движение, пытаясь приподняться.

– Лежи! Дружище, не вставай! Мы с тобой еще погуляем, но в следующий раз. Как дела?

– Я-а-а. Нэ-э…м…м…ма…а…гу…х…х…о-о-ро-шшого…оо…о-о-ово.

– Все-все! Молчи! Молчи. Понял. Не напрягайся. Лежи. Болтать будем через неделю, когда опять приеду. Лучше слушай! – Я начал перечислять новости: – Серега Острогин стал командиром второй роты, прибыло пять молодых лейтенантов, двое в твою роту. Мандресов и Бодунов передают горячий привет. Шкурдюк приедет в гости на следующей неделе, а Острогин сейчас к тебе зайдет, он у бойцов из второй роты. Мы с ним местами поменяемся, потому как потом я к Ветишину пойду.

Я еще поболтал минут пять о погоде, о футболе, а потом Саша едва слышно, но внятно произнес:

– С-с-с-па-а-си-боо! И-и-дии… Я по-о-о-ле-жу-у-у, – и устало закрыл глаза.

Я оставил пачку газет, напитки, фрукты на тумбочке и осторожно вышел.

Какой был красавец, крепкий, здоровый парень! И вот что с ним сделала война. Всего лишь пригоршня осколков в голове, а человек превращается в собственную тень, живет как растение.

Еще страшнее и мрачнее была картина в палате, где лежали два моих солдата, лишившиеся ног. Один молодой солдат постоянно плакал. В лицо я его плохо помнил, а тут и вообще не узнал, так изменило его ужасное ранение.

– Как самочувствие?

– Не знаю! Какое на хрен самочувствие? Что мне делать дальше? Кому я нужен безногий? Обрубок!

– Не дури! Родителям нужен! Родным! Девушка есть?

– Нет! И вряд ли когда будет! Меня отрубили от жизни. Лучше бы я сразу умер!

– Ты это прекрати! Выбрось дурные мысли! Мать будет счастлива, что выжил. Ты знаешь, сколько за эти месяцы погибло?!! Их родные были бы рады им и без рук, без ног, лишь бы живы были дети! Все еще образуется! Все будет хорошо! Крепись!

…И так в каждой палате, от койки к койке, от отделения к отделению.

Мои моральные силы иссякли, и я вернулся к «санитарке», где в тенечке, за открытой дверцей, сидел и курил Бугрим.

– Витька! Хватит балдеть! Вот тебе список, кого я не смог посетить, иди теперь ты! Я больше не могу, отдохну и подожду тебя тут. К Ветишину нельзя, он в реанимации, а к остальным сходи сам. Теперь твоя очередь нервничать!