Координата поврежденности

– Кто сказал, что я тебя кому-то отдам? – В комнате их стало уже трое. – Я главный мужчина в твоей жизни, разве нет? – Лайт смотрел на сестру, продолжая игнорировать Мина.

– Жалеешь, что накричал на меня и пытаешься быть милым, да?

Мин не успевал за сменой настроения этих двоих. Теперь казалось, что они и не ссорились за столом. Прим вцепилась в брата, а Лайт с довольной улыбкой поглаживал ее по волосам.

– И все-таки я хочу себе парня, когда вырасту. Обещаю, что буду любить его чуточку меньше, чем тебя. Хорошо?

– Посмотрим сначала на этого парня.

– Тогда посмотри на Пи’Мина.

И Лайт действительно посмотрел на него.

Сердце по-идиотски затрепетало. Нет, даже несмотря на открывшуюся ему ужасающую правду, Лайт продолжал вызывать в нем те же самые чувства. Его все равно… тянуло к нему.

Это открытие не ошарашило. Он отказывался видеть очевидное, признавать свое поражение. Испытывать ненависть к Лайту или вовсе ничего – виделось самым разумным решением. Но… Мин был не всесильным. А лишь человеком. И не мог контролировать все.

Три месяца ничего не изменили. Лайт был все тем же парнем, впервые вошедшим в особняк: нерешительным из-за чужой ребяческой враждебности, но с открытой душой, в которую Мин не постеснялся несколько раз плюнуть. Лайт получал от него удар за ударом, но все равно оставался поблизости, как неумолимый самоубийца.

– Твой брат жил напротив, можешь сама посмотреть. Там стоит огромный телевизор с приставкой, – сказал он Прим, и девочка моментально вылетела из комнаты.

Когда Лайт хотел последовать за ней, его шаги ощущались словно гром за окном. Увесистые, резкие, быстрые. Мин поспешил за ним, ведь еще немного и между ними разрастется глубокая пропасть, а не метровая яма, через которую можно перешагнуть.

Рука легла на чужое предплечье.

– Давай поговорим.

– Мы уже все обсудили, – Лайт звучал расстроенно.

Мин знал, что ему больно. Его даже восхищала такая честность – Лайт не боялся показаться ранимым и уязвимым.

– Прости за то, что я сказал вчера. Ты был прав, я – нет.

Он долго собирался с силами, чтобы признать это. Сказать эти сложные для себя слова. Однако сказать нужно было. По-другому отныне нельзя.

– Вау, не думал, что ты умеешь извиняться.

– Я и не умею. Это демоверсия, так что не будь слишком требовательным.

Его прожигали взглядом, однако Мин знал: внутри Лайта сидело что-то такое, что всегда стремилось прощать людей, даже если он и пытался этому противиться.

– Впрочем, ты был прав не во всем, – продолжал Мин. – Ты не галочка в списке моих побед. Не попытка разнообразить личную жизнь. Не эксперимент ориентации.

Лайт опустил глаза в пол, стараясь скрыть оказанный на него эффект от услышанного, но он, несомненно, смутился. И Лайту не нужно было ничего говорить. Мин не хотел заставлять его снова что-то решать. А хотел объясниться сам.

– Ты сделал это для меня. Вспоминая тот день, сейчас я понимаю, насколько сложно тебе было рассказать правду. Ты даже не обязан был этого делать, однако сделал ради меня. Не ради себя. Ты постоянно так поступаешь. Неважно как ужасно я себя веду, ты почему-то помогаешь и заботишься обо мне. Ты стал моим другом, когда я твоим быть не желал. Но когда я решился, то быстро понял, что хочу большего. Просто… не знаю, что теперь делать и как себя вести… рядом с тобой. Как справляется твоя семья? – на последних словах Мин не прятал смятение в голосе. Он хотел ответить честностью на честность. Быть настолько открытым, насколько готов. Лайт этого заслуживал.

– Мама держится. Я прожил уже шесть лет без особых происшествий, и ее страх немного отступил. Обследования, на которые я регулярно хожу, показывают, что жить пока буду. – Парень слегка дернул плечами. – А Прим ничего не знает. Она была тогда слишком маленькой, а рассказывать ей сейчас…

– Мне жаль.

– Я могу выдержать твою эгоистичную злость и раздражение избалованного ребенка. Но только не жалость. Прошу, не надо меня жалеть. – Лайт напрягся сильнее прежнего. И в этих словах сквозило что-то… другое.

Мин понимал эту позицию, он знал о жалостливых взглядах не понаслышке. И все же Лайт по-прежнему оставаться для него загадкой.

– Из нас двоих ты имеешь склонность жалеть ближнего, не я. Разве не поэтому ты помогал мне? Увидел придурка, полного желчи и горечи, которому претила его жизнь, и решил хотя бы немного ее облегчить – стать ему другом. Но я был слишком заносчив и спесив, чтобы вовремя оценить это. – Мин не собирался, однако все равно приблизился к парню.

Сердце Лайта было гибким, умело растягиваться и увеличиваться в размерах, перебивая этим многообразие осколков несчастий, несправедливостей, свалившихся на него, и превращая их в пыль. Из этой пыли возрождалась сила воли и сострадание к другим, даже к самым недостойным. Это было так не похоже на Мина, но восхищало его, как бы он это ни отрицал.