Копье и Сосна (СИ)

Он посмотрел на нее сверху вниз и в полумраке одного-единственного ночника увидел в ее глазах болота Аль-Хавиза — те самые, мимо которых они брели с автоматами на горбу, вспахивая телами грязь у ирано-иракской границы. Болотисто-карие, как неблагополучная земля, как камуфляж, а волосы — обсидиановые, напоминали ему о винном погребе цюрихского “Майстер-палас”, где он, теряя хладнокровие, чувствовал, как утопает в бездонной яме темноты.

— Ничего не может произойти, — прошипела Корки. — Давай, пусти меня.

— Почему ты не закричишь, если так хочешь, чтобы я тебя отпустил? Фриски за мной следит — я знаю. Он тут же явится тебе на подмогу.

— Я о себе сама могу позаботиться, дорогуша.

Джонатан положил одну руку на ее бедро, и Коркоран судорожно выдохнула.

— Милый мой, ты играешь с огнем, — ее тихий голос звучал наигранно. — Не боишься ничего себе подпалить?

— И здесь территория Шефа? Ты, кажется, говорила, что я могу есть фрукты с любого дерева, с которого пожелаю.

— До такого фрукта, тебе еще расти и расти, — она попыталась двинуть коленом, но Пайн только сильнее прижал ее к себе, и Корки тихо застонала — то ли от разочарования, то ли от удовольствия.

— Шеф сам решает, — прошептал Джонатан, поглаживая ее спину. — Никто не смог бы на него повлиять.

— Какого хрена? Какого хрена? Ты приперся сюда — такой весь из себя героический — и все теперь чуть ли в рот тебе не заглядывают, а ты улыбаешься в тридцать два зуба, как бабуин, и доволен собой. — Она неожиданно всхлипнула, как будто хмель накрыл ее второй волной, и обхватила Джонатана руками, шаря по его ребрам со слепой беспомощностью. — Не понимаешь ты главной… главной шутки. Кто ему не нужен — того он выбрасывает за борт, и спасательным кругом тебе шарахнут разве что по голове. И за кого я умру? Из-за тебя? Нет, мистер Джонатан-Джек-Томас, я вижу… чую… тебя тут от всего воротит. Ты у нас честный. Благородный. Хороший. А Корки скотина и пьяница.

— Скорее просто немного грубовата — издержки армейской наследственности.

Она что-то неразборчиво мяукнула, цепляясь за его одежду, и Джонатан, озаренный внезапной мыслью, отстранил Корки, чтобы заглянуть ей в глаза. Вопреки ожиданиям, она не плакала, наоборот — ее взгляд был ясным, искристым и горел болезненным ожиданием чего-то, что Джонатан не мог себе позволить. Не должен был позволять.

Он осторожно коснулся ее лица, ожидая, что она его оттолкнет.

— Ты меня действительно так ненавидишь?

— Не знаю, — прохрипела Корки, еле шевеля потрескавшимися губами — краешки ее рта были слегка сливового цвета. — Ненавижу меньше, чем надо бы. Слишком уж ты распрекрасный. На тебя все прямо молятся.

— И ты не любишь всем наперекор?

— Умненький какой. Еще не переросла юношеский максимализм и сохраняю драгоценный дух бунтарства. Шефу тоже стоило бы, но у него в ушах вата, а на них — лапша. По твоему особому рецепту.

Джонатан вспомнил, как Корки каждый раз поджимала губы, когда Роупер выказывал к нему свое расположение, и почувствовал стыд. Еще, к своему ужасу, желание встряхнуть Корки как следует, зарыться лицом в ее расхлябистую гриву волос и выложить как на духу все — про Берр, про Уайтхолл, про Девон, про Софи. Как будто правда могла бы успокоить ее сомнения и заставить думать о нем лучше, чем думают все остальные, принимая легенду темного прошлого в качестве квоты доверия.

“Будь я и впрямь убийцей, — подумал Джонатан. — Она бы верила мне с большей готовностью”.

“Белое никогда не останется незапятнанным, если вы облачите в него окровавленное тело”.

В коричнево-болотистых озерах Аль-Хавиза плескалась боль и ненависть, но влечение, овладевшее Джонатаном, было сродни силе притяжения. Его ноги онемели, и когда он, наклонившись над Корки, тяжело вздохнул и изготовился попробовать на вкус букет майстерского “Шато Петрюс”, на него плавно накатила волна облегчения.

— Тяжело с тобой, — едва слышно прошептала Корки, неотрывно глядя на него снизу вверх. — Совсем мозгами поплыл, любовь моя? Ты что вытворять вздумал…

Ничего не ответив, Джонатан закрыл глаза и осторожно поцеловал Корки. Он сделал это совершенно свободно и естественно — без необъятного жара, который сжигал его, когда он касался Джед, без чувства вины, преследовавшего его, когда он обнимал Мэрилин в девонской глуши. Им овладело упоительное чувство освобождения — он знал, что был лучше Корки, что мог бы помочь ей покинуть это место, а она, в качестве снисходительного “спасибо”, иногда саркастично посмеивалась бы над ним, иногда — позволяла себя целовать, как сейчас.

Вначале ее губы были нежными и податливыми — ровно до того момента, пока он не переместил свои руки ей на талию, и Корки, взбрыкнув, не залепила ему тяжелую пощечину.

— Ну и… — даже в приглушенном свете ночника ее щеки казались малиновыми. — Ну и… пошел ты, урод. Пошел. И ты, и Шеф.

И прежде, чем Джонатан успел сказать хоть слово, она резко развернулась и оглушительно хлопнула дверью.

Комментарий к III

[1] Доброй ночи, мистер Прекрасная Задница! Как дела? (исп.)

========== IV ==========