Копье Судьбы

Она оказалась права и не права одновременно. Вскоре Гофман передал, что фюрер хочет пригласить «малышку фрейлейн Браун» в свою резиденцию. Эта фраза вдруг закружила голову, как бокал шампанского. А когда Ева увидела родное, чуть осунувшееся лицо фюрера (он не улыбался, потому что рядом были и партийцы, и слуги, только глаза его заблестели от счастья), ей показалось, что весь мир искрится, как бриллиантовое колье в витрине ювелирной лавки. Искрится. И то, что горы на самом деле придавлены налившимися дождем свинцовыми тучами, совершенно не уменьшает сияния счастья.

Пьянящая радость – боль режет на кусочки – снова полет – невыносимо даже дышать без него.

– Привыкнешь, – рассуждала сестричка Гретль, утешая рыдающую Еву. – Потерпи чуть-чуть, немного осталось. Он разберется с делами и женится на тебе.

Но менялись лишь листки в календаре.

А отношения с Ади не менялись.

Очень плохо, больно и обидно было в день рождения. Ева специально никуда не поехала, хотя мама и предлагала отправиться всей семьей в горы, покататься на лыжах. Но какие лыжи, когда все мысли о нем! Вдруг позвонит или даже захочет встретиться, а дома никого нет, и он расстроится.

Она сидела возле телефона пять дней. На шестой пришел Гофман и передал, что скоро за ней заедет водитель.

Ева надела новое платье, из голубого шелка, с открытой спиной. Уложила крупными волнами светлые, отросшие до плеч волосы, немного подрумянила щеки.

– А почему ты такая нарядная? – поинтересовался фюрер, одобрительно ее разглядывая. – Прическа удачно подчеркивает твое арийское лицо. Какая же ты у меня красивая!

Он забыл про праздник. И про подарок, конечно, тоже не вспомнил. А ведь ему несколько раз намекали, что было бы хорошо получить в день рождения трельяж или маленького смешного щеночка…

Говорит о любви – встречается с другими – забывает, исчезает – невыносимо – сил больше нет…

Хуже всего пришлось весной. Ароматные цветы, изумрудная трава, чистое небо, ласковое солнышко – слишком много красоты вокруг для одиночества. Чем ярче разгорается весна, тем тяжелее в холодных волнах тоски.

Проще захлебнуться, чем всплывать и бороться.

Ева стала вести дневник.

Бежит карандаш по бумаге, приносит облегчение.

«Погода такая чудесная, а я, возлюбленная самого великого человека в Германии и во всем мире, сижу здесь и смотрю на солнце сквозь оконное стекло. Как он может быть таким бессердечным, пренебрегая мной и любезничая с чужими? Какая жалость, что сейчас весна».

«Только бы не сойти с ума от того, что он так редко приходит ко мне».

«И почему только дьявол не заберет меня к себе? У него, верно, куда лучше, чем здесь».

«Я только что отослала ему письмо, которое все решит. Вопрос: придаст ли он этому хоть какое-то значение? Посмотрим. Если он не ответит до вечера, я приму 25 пилюль и тихо засну, чтобы проснуться в ином мире… Боже, я боюсь, он не ответит сегодня. Если б хоть кто-нибудь помог мне – как же все это ужасно давит».

«Возможно, мое письмо ему передали в неподходящий момент. Возможно, мне не стоило писать. Я все-таки решила принять 35, это будет верная смерть. Если бы он велел хоть кому-нибудь позвонить мне…»[23].

Отчаяние сделалось таким глубоким, что уже побуждало к действиям. Если для того, чтобы избавиться от этой боли, надо покончить с собой – что ж, она готова…

Ева отложила дневник и отправилась в аптеку.

Стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри все звенело от горя, небрежно бросила пареньку за прилавком:

– Две коробочки веронала, пожалуйста. И… и освежающие пастилки.

– Веронала нет. Возьмите ванодорм. Только принимать надо одну таблетку на ночь, а не две, лекарство сильное. Одну!

«Тем лучше, значит, двадцати таблеток мне будет довольно», – подумала Ева, а вслух сказала:

– Спасибо, обязательно передам матушке…

…Блонди лаяла все громче и громче.

– Что? Гулять? Гулять хочет моя собака! Сейчас! Сейчас пойдем, – хриплым от сна голосом пробормотал фюрер.

– Наконец-то! – Ева тихонько соскользнула с постели, схватила копию копья Лонгина, изготовленную по ее заказу две недели назад в Мюнхене. – А вот теперь нельзя терять ни минуты!

Фюрер уже вышел из спальни и скрылся за поворотом длинного коридора.

Для того чтобы добраться до тумбочки возле его кровати, где лежала шкатулка с копьем, и заменить оригинал на подделку, Еве потребовалось совсем немного времени.

Она неслышно прикрыла дверь в свою комнату, упала на постель и стала разглядывать желанную добычу.

«Какая непредусмотрительность, – ругала она себя, не в силах оторвать глаз от продолговатого куска металла. – А если сейчас в комнату войдет Ади? И я ведь уже видела копье в Вене, оно ничуть не изменилось! Благоразумнее будет спрятать его немедленно!»

Копье действительно выглядело точно так же, как две недели назад, когда Ади, после подписания аншлюса с Австрией, потребовал, чтобы ему передали копье Лонгина. Счастливый и взволнованный, фюрер даже поленился спорить с Евой, которая захотела его сопровождать. И одобрил, когда она захватила с собой фотоаппарат.