Копи Хаджибейского лимана

Фингер отшатнулся. Рука его упала вниз, и он стал пятиться к стене, не сводя страшных глаз со спокойного лица Тани.

Дверь грохнулась об стенку.

— Да пусти меня! — оттолкнув Тучу, в палату ворвался Сосновский. — Где она? Что...

И тут он застыл. Таня снова начала качать тельце девочки, вполголоса напевая ее любимую колыбельную песню. Подлетев к Тане, Сосновский с силой ударил ее в плечо:

— Прекрати этот цирк! Немедленно прекрати! Ты убила мою дочь! Это ты убила ее!

— Не кричи! Ты разбудишь Наташу, — Таня спрятала лицо дочки на своей груди, не понимая, почему вдруг пышущая жаром кожа, с которой она только что вытирала пот, вдруг стала такой невыносимо холодной...

Она не видела, как в комнату вошли две медсестры в белых халатах. Острое жало шприца проникло в ее руку, погружаясь все глубже и глубже.

Фингер медленно вышел из здания инфекционной больницы и пошел к Лошаку, который вместе с двумя солдатами нервно курил возле машины.

— Почему один? А где... — вскинулся Лошак.

— Сбежала, — голос Фингера прозвучал так глухо, что Лошак с недоумением уставился на него, — нет ее там. Упустили. Ушла Алмазная. Ну и черт с ней...

— Как это ушла? А что... — не понял Лошак.

— Все, охота закончена, — сказал Фингер, — объявим в розыск, конечно. Не буду больше гоняться за этой тварью. Кагул мертв, и она... мертва. Ну, будет скоро. Свои замочат. Поехали. Устал.

И, усевшись в машину, Фингер больше не сказал ни слова, тупо глядя в темное стекло.

Прошло несколько дней. Было далеко за полночь, когда Фингер подошел к подъезду своего дома. Тусклый уличный фонарь раскачивался на ветру. Чуть поодаль от подъезда стоял длинный черный автомобиль. Фингер замедлил шаг. Из автомобиля вышли трое и пошли прямо ему навстречу.

Фингер почти сразу узнал их. Это был Туча, который шел чуть впереди. И по бокам — двое его телохранителей.

Туча пошел к Фингеру и уставился прямо ему в лицо своими хитрющими, чуть ироничными глазами. Фингер почувствовал холодок вдоль спины.

Такое вальяжное, спокойное поведение бандитского главаря означало, что он, Фингер, все время был на крючке, бандиты знали каждый его шаг. А еще показывало, с какой легкостью его могли убить сотню раз.

— Чем обязан? — Фингер решил начать разговор первым.

— Мужик, — хрипло произнес Туча, — уважаю. Понятия есть. Мужик! То, за шо сделал. Не тронет тебя никто в моем городе. Слово мое тебе — как броня.

— Я не для тебя это сделал, — Фингер пожал плечами, — просто... Есть то, через что переступить нельзя.

— Я знаю за то, — кивнул Туча, глубокое понимание отражалось в его глазах.

— Как... она? — чуть запнулся Фингер.

— Плохо, — в голосе Тучи прозвучала печаль, — болеет. А дочку ее вчера похоронили. Все как надо сделали. Все люди серьезные пришли. Я велел. На Втором Христианском — часовня.

— Ей наверняка — все равно. Что говорят врачи?

— Лечим. Плохо. Но лечим. Я лечу. У меня она... Дома.

— Понимаю, — сказал Фингер и, подумав, добавил: — Я решил уехать из города. Насовсем.

— Это правильно, — кивнул Туча, — так полег-чее тебе будет. А знаешь... Не ожидал от тебя! Вот не ожидал.

Фингер передернул плечами и, не попрощавшись, резко прервав разговор, ушел в темноту пустого подъезда, где кто-то разбил единственную тусклую лампочку.

ЭПИЛОГ

Одесские бандиты на сцене. «Нельзя всех спасти»

Осенью 1927 года в Одессу приехал писатель Исаак Бабель и привез пьесу «Закат». В литературном клубе была назначена читка. Клуб был переполнен. Пьесу читал сам автор. Спутниками его чтения были то хохот, то мертвая тишина. Замерев, переполненный зал старался не упустить ни одного слова, ничего не потерять.

На следующий день после читки началось соперничество между одесскими театрами за право постановки пьесы. Было решено разрешить постановку двум театрам — Русскому и Украинскому, с тем, что премьеры состоятся в один день.

Премьеры состоялись 1 декабря 1927 года. Спектакли словно помогали друг другу. Тот, кто не попал, не достал билеты в Русский, пробивались в Украинский театр, и наоборот. Аншлаг был полный. За неделю до премьер все билеты были раскуплены полностью в оба театра — и так на три спектакля подряд.

Ажиотаж был понятен. Впервые в истории города на сцене был поставлен спектакль о знаменитых одесских бандитах. О тех, с которыми каждый житель города сталкивался хоть однажды! Интерес был подогрет и разговорами одесситов, и газетными статьями о репетициях. А также тем, что два этих странных и разных мира — мир одесских бандитов и мир обычной, повседневной жизни — шли рука об руку. И соприкосновение с необычным миром воровской жизни всегда вызывало огромный интерес. Все хотели понять, как, по каким законам живут эти люди, так не похожие на обычных людей. Почему они стали такими? Что для них значит жизнь?

Но никто не догадывался о том, что спектакль будет поставлен только однажды... Ровно через 10 дней его сняли в обоих театрах.

Володя Сосновский, вновь принятый на работу в газету «Одесские новости» в качестве репортера, движимый каким-то отчаянием, посмотрел оба спектакля. Он даже пытался написать рецензию. Но ему не позволили.