Копи царя Соломона. Приключения Аллана Квотермейна. Бенита

Прошло еще три месяца, и за это время мы достигли значительных успехов в изучении языка Цу-венди. Мы приобрели также любовь населения и придворных, завоевав себе репутацию ученых мужей. Сэр Генри показал туземцам, как изготовить стекло, в котором они нуждались; с помощью старого альманаха, захваченного из Англии, мы предсказывали изменения погоды и неба, совершенно неизвестные местным астрономам. Мы объяснили устройство паровой машины и много разных вещей, которые приводили Цу-венди в удивление. За это мы удостоились больших почестей и были произведены в офицеры отряда охраны сестер-королев, причем нам было отведено постоянное помещение во дворце и дано право голоса в вопросах национальной политики.

Как ни ясно было над нами небо, на горизонте собиралась большая туча. Конечно, никто не упоминал больше об убитых бегемотах, но трудно было предположить, чтобы жрецы забыли наше святотатство. Наоборот, подавленная ненависть служителей культа разгоралась сильнее, и то, что было начато из простой нетерпимости и изуверства, закончилось ненавистью, вытекавшей из зависти. В стране Цу-венди жрецы пользовались особенным почетом. Наш приезд, наше оружие, наконец, наши знания, которыми мы делились с народом Цу-венди, произвели глубокое впечатление на образованных людей в Милозисе и значительно понизили престиж жрецов. К большому их огорчению, нас полюбили и нам доверяли. Это доверие сильно восстановило против нас подчиненных Эгона.

Кроме того, Наста сумел настроить против нас некоторых сановников, зависть которых готова была разгореться опасным пламенем. Наста много лет считался претендентом на руку Нилепты, и хотя шансов у него было мало, но все же он не отчаивался.

С нашим появлением все изменилось. Нилепта перестала улыбаться ему, и он скоро отгадал причину. Обозленный и возмущенный, он обратил все свое внимание на Зорайю, но понял, что легче взобраться на отвесную скалу, чем заслужить благосклонность Темной королевы-красавицы.

Две-три ядовитые насмешки над его неверностью, и Зорайя окончательно отвернулась от него. Тогда Наста вспомнил о тридцати тысячах вооруженных мечами людей, которые, по его приказанию, готовы были пройти через северные горы и, без сомнения, с удовольствием украсить ворота Милозиса нашими головами. Но сначала он пожелал еще раз просить руки Нилепты перед всем двором после торжественной церемонии провозглашения законов, изданных королевами в течение года.

Нилепта узнала это и за ужином, накануне церемонии, дрожащим голосом сообщила нам. Сэр Генри закусил губу и, насколько мог, старался подавить свое волнение.

— Какой ответ будет угодно королеве дать великому Насте? — поинтересовался я, шутя.

— Какой ответ? — переспросила Нилепта, грациозно пожав прекрасными плечами. — О, Макумазан! — Она заимствовала у старого зулуса наши имена. — Я сама не знаю, что делать бедной женщине, когда жених грозит мечом завоевать ее любовь! — Из-под длинных ресниц она бросила быстрый взгляд на сэра Куртиса.

Когда мы переходили в другую комнату после ужина, сэр Генри на мгновение задержал меня:

— Квотермейн, одно слово! Я никогда не говорил об этом, но вы, наверное, догадались, что я люблю Нилепту. Что мне делать?

К счастью, я обдумывал этот вопрос раньше и был готов дать нужный ответ:

— Вы должны поговорить с ней сегодня ночью! Шепните ей, что просите ее прийти в полночь к статуе Радемеса в конце тронного зала. Я буду сторожить вас. Теперь или никогда, сэр Генри!

Мы присоединились к компании. Нилепта сидела, сложив руки, с выражением печали на милом лице. Несколько в стороне от нее Зорайя и капитан Гуд тихо разговаривали. Было уже поздно, и королевы собирались уходить к себе, а сэру Генри не удалось сказать Нилепте ни одного слова. Хотя мы часто видели сестер, но они постоянно держались вместе. Я ломал голову, придумывая, чем помочь другу, как вдруг меня осенила блестящая мысль.

— Угодно ли будет королеве, — сказал я, низко склонившись перед Зорайей, — что-нибудь спеть нам? Наши сердца жаждут услышать ваше пение! Спойте нам, королева ночи! (Королевой ночи прозвал Зорайю народ.)

— Мои песни, Макумазан, не облегчат сердца! — ответила Зорайя. — Но если ты хочешь, я спою!

Она подошла к столу, на котором лежал инструмент вроде лютни, и взяла несколько аккордов. Звуки ее глубокого голоса лились, словно из горлышка птицы, полные нежности, дикой страсти и такой печали, что слезы застыли на моих глазах. Слова рвались на волю и таяли вдали. Я запомнил слова и перевел их, насколько можно перевести эту своеобразную песню.

«Горемычная птица, потерявшая дорогу во мраке, рука, бессильно поднятая перед лицом смерти, такова — жизнь! Жизнь, страстью ее дышит моя песня!

Песнь соловья, звучащая несказанной нежностью, дух, перед которым открыты небесные ворота, — такова любовь! Любовь, которая умрет, если ее крылья разбиты!

Грозные шаги легионов, когда звуки труб созывают их, гнев бога бури, когда молнии бороздят мрачное небо, — такова власть! Власть, которая в конце концов обращается в прах!

Жизнь коротка! Она скоро пройдет и покинет нас!