Нижняя часть тела мужчины при этом продолжает ритмично двигаться
Отъезд камеры. Побеленная стена, палата, плитка, несколько женщин с животами. Среди них и девушка. За дверью, в коридоре, старушка и врач.
–… здно, мамаша, да и опасно уже, – говорит он.
– Который раз-то уже? – спрашивает он.
–… бормочет что-то старушка.
– Однозначно, рожать, – говорит доктор.
Женщины с животами переговариваются о чем-то, девушка с большим животом лежит, глядя в стену палаты. Стена расплывается…
…фокусировка, это бомж стоит, молча, весь в крови. Натан и Иеремия смотрят на него с некоторым отвращением.
– Ну, а золото-то здесь при чем? – говорит Натан.
– Я… ну как бы… ну я… – говорит бомж.
Он похож на игрока «Что? Где? Когда?» по фамилии Друзь, который ни хрена не знает ответ, очень хочет выглядеть по-прежнему самым умным в НИИ во время обеденного перерыва, когда весь отдел разгадывает кроссворд, и тянет время до окончания перерыва, чтобы тайком сбегать в библиотеку и узнать ответ. Проще говоря, он выглядит как игрок «Что? Где? Когда?» Друзь как обычно.
Иеремия тычет стрелой в ребра бомжу, тот взвизгивает, ускоряется.
– В общем, я думал, золото это найти, и ребеночку-то… – говорит он.
– В искупление типа… – говорит он.
Это так неправдоподобно и лживо, что даже Натан и Иеремия смеются.
– Натан, этот гой гребанный тянет время, – говорит Иеремия на иврите.
– Какой же он гой, они все были евреи, – говорит Натан.
– Именно что были, – говорит Иеремия.
– Этот гой, изнасиловавший еврейку, недостоин называться евреем, – говорит Иеремия.
– Редкий случай, когда я с тобой согласен, – говорит Натан.
– Он, правда, говорил, что его там не было, – говорит Натан.
– Это такая же гнусная ложь, как его сказки про искупление, – говорит Иеремия.
– Согласен, – говорит Натан.
– Мля, когда я слышу от еврея сказки про искупление, у меня начинает ныть задница… – говорит Иеремия.
– Тебя это возбуждает?! – говорит Натан.
– Нет, я просто понимаю, что ничем хорошим это для других евреев не закончится, – говорит Иеремия.
– Иеремия, а вот тут ты не прав, – говорит Натан.
– Этот твой мелкий, булавочный укол христианства… – говорит он.
– Я тебя умоляю, – говорит Иеремия
– Ты читал последнюю книгу российской писательницу Улицкой? – говорит Натан.
– Нет, а что там, – говорит Иеремия.
– Она дает своеобразную трактовку христианства в призме взаимоотношений с еврейским наро… – говорит Натан.
– Антисемитка небось? – спрашивает враждебно Иеремия.
– Да нет, она сама еврейка, – говорит досадливо Натан.
– Почему она тогда российская, а не израильская?! – говорит Иеремия враждебно.
– Иеремия, ты просто псих, – говорит Натан.
– Все вы националисты одинаковы, – говорит он.
– Я не националист, я сионист, – говорит Иеремия.
– Ладно, – пытается говорить спокойно Натан.
– Книга называется «Зеленый шатер», – говорит он.
– Как же… зеленый это же цвет исламистов, – говорит Иеремия.
– Точно антисемитка мля, – говорит он.
– Да нет, она там деликатно опускает христиан, – говорит Натан.
– Деликатно?! – говорит Иеремия.
– Ну, какие тогда вопросы, – говорит.
– Она точно нас ненавидит, – говорит он.
Натан глядит в небо с молчаливым укором.
Потом мельком глядит на живот Иеремии. Видно, что он уже спокойнее относится к тому, что случилось ночью. Может, обознался, может, просто кровь на живот попала, написано на лице Натана. В конце концов, тот, кто убил примерно с полтысячи человек, в чудеса не верит.
– Кончай эту херню нести, – говорит он.
– Давай, валим его и уходим, – говорит он.
Отходит к краю полянки, поднимает сумку с оружием. Камера – с ветерком – стремительно возвращается к Иеремии и бомжу. Те выглядят как семейная пара с большим стажем брака перед расставанием. Еще они похожи на приятелей, решивших обсудить следующую встречу. Нам прямо-таки слышится»… в шесть часов вечера после войны у Чаши». Глаза бомжа крупно. Ветер. Развевается борода. Лицо Иеремии бесстрастно. Очень красивое лицо. Не хватает только длинных черных локонов, чтобы…
– Ну, прощай, папочка, – говорит вдруг очень тихо Иеремия, и на русском…
Нам внезапно становится близка и понятна легкая сумасшедшинка в его глазах.
Глаза бомжа широко-широко раскрываются… Отъезд камеры, – она отступает от жертвы вместе с Иеремией, – и мы видим, что бомж стоит с воткнутым в живот ножом, глядит вниз, потом в камеру, опускается на колени, потом на бок… Замирает в позе младенца…