Корабельная слободка

Однако время шло, а буря не утихала. Бабушка заткнула разбитое стекло подушкой, но подушка быстро намокла, и с нее струйкой потекла на пол вода. Бабушка подставила таз, и вода со звоном стала падать и накапливаться в тазу. Скоро всем захотелось есть, а бабушка, как и вчера, не знала, что делать. Николка снова стал убеждать бабушку взять немножко у постояльцев, и Мишук с Жорой тоже уговаривали бабушку. И они рассказали бабушке про матроса-героя Петра Кошку. Кошка бы уж так не оставил: все бы съел до крошечки, а неприятелю оставил бы шиш. На то война! А так что же получается? Неприятель будет обжираться, а русские станут помирать с голоду? Кто же тогда будет Севастополь защищать, и вылазки делать, и дедушку Христофора лечить в госпитале? И тогда дедушка Христофор совсем умрет.

Бабушка Елена замахала руками: она не хотела, чтобы дедушка Христофор умирал. И она бросилась к полке, снова отщипнула из банки волоконце мяса, взяла из мешка одну галеточку и опять раздула на шестке огонь.

Буря не утихла и к вечеру, и все волей-неволей оставались на месте и ждали, что вот-вот вернутся с дежурства усачи.

— Хоть бы их водой захлестнуло в их проклятом штабе! — буркнул Николка.

Но бабушка покачала головою и сказала, что грех так говорить.

— И вовсе не грех, — стал спорить с бабушкой Николка. — Дедушка Перепетуй говорит, что все они разбойники, пришли сюда нас мучить. И Нахимов тоже сколько раз говорил на пятом бастионе, где мой тятя: «Братцы! Прогоним врага с родной земли, сбросим его в море». Это значит, чтобы он там захлебнулся, враг. И всё.

Сказав это, Николка вышел в сени взглянуть, не возвращаются ли усачи из штаба.

Он приоткрыл дверь на улицу. Ночь была там безмерна и словно полнилась конским ржаньем. С бухты ли шел этот рык, яйла[58] ли гудела? Все же ветер немного ослабел, а на улице было бело от нападавшего снега.

Николка постоял, поглядел, послушал, как рычит и корчится ночь, и вернулся в дом.

Ребята решили не ложиться. Может быть, утихнет еще хоть немного, и тогда они сразу тронутся в путь.

— Ветер восемь баллов, — сказал Мишук, прислушиваясь к свисту: вью-вью-у-у!

— Восемь, больше не будет, — подтвердил Николка.

— Пошло на убыль, — добавил Жора.

И все согласились, что пошло на убыль и надо собираться в дорогу.

Уже и с потолка пошло капать, и штукатурка стала отваливаться большими кусками: снегу-то ведь навалило прямо на чердак!

Жора вспомнил, что у дедушки была тележка, в которой он возил на базар рыбу. Надо было захватить с собой эту тележку, а то у бабушки ноги пухнут; как ей с больными ногами такую дорогу пройти? И Жора пошел в сарай искать тележку.

Светало. Ветер дул ровно, и сила его была теперь не так велика. Таял снег, стекая вниз с горушки. Вода с набережной сошла обратно в бухту, и вся набережная была завалена обломками разбитых кораблей. По всей Балаклаве бродили люди с зажженными фонарями, собирая, что уцелело от страшной бури второго ноября.

Сарай, как и дом, стоял без крыши, которую тоже снесло ветром. Но тележка в сарае была на месте, полная пустых рогожных кулей. Жора стряхнул с кулей снег и выкатил тележку из сарая.

Все вышли на улицу.

— Четыре балла, — сказал Мишук.

— Четыре, — согласился Николка и взял с тележки совсем еще новый куль.

Пока бабушка Елена укладывала в тележку какие-то свои узелки, Николка вернулся в дом и набил весь куль продуктами. Все поместилось в куле, и шиш остался на полке. Мясные консервы, галеты, сахар, крупа, вино — все проглотил бездонный Николкин куль.

«Пусть-ко попостятся, гады! — злорадствовал Николка, завязывая куль поднятой с полу тесемкой. — Небось всё бабушку морили голодом, а нынче и сами без обеда останутся».

Надо было торопиться, а то как бы в самом деле не нагрянули усачи. Николка незаметно сунул куль с продуктами в тележку, и все стали спускаться с горушки.

Было очень скользко. Снег стаял, но на тропинке еще не просохло. Жора и Мишук поддерживали бабушку, а Николка тащил тележку.

Буря наделала столько хлопот неприятелю, что никому не приходило в голову о чем-нибудь расспрашивать каких-то мальчишек и старушку. Ребята выбрались вместе с бабушкой за город и пошли берегом моря той же тропой, по которой третьего дня пришли. Они узнали место, где их остановил тогда вражеский солдат, закутанный в одеяло. И всем им стало весело при воспоминании о том, как они одурачили этого болвана, тыкавшего своим штуцером в набитый сеном мешок.

— Мэ-э! — протянул Мишук.

И Николка с Жорой, забавляясь, стали ему вторить. Но в это время чей-то слабый голос донесся к ним из-за кизилового куста:

— Ой!.. то самое… Есть тут кто-нибудь? Русские люди…

Все остановились, и Николка с Мишуком, оставив бабушку с одним Жорой, бросились к кусту.

За кустом лежал заросший щетинистой бородой старик в изодранном и запачканном грязью офицерском мундире. Старик был обвязан пробковым поясом, а через плечо у него был продет спасательный круг. Лицо и руки у старика были в синяках и царапинах, а на лбу пламенела большая багровая, шишка.

Старик пошевелил пересохшими губами и произнес: