Корабельная слободка

Но Нина Федоровна была, видимо, занята своими мыслями и ничего не ответила дедушке. Она положила раскрытый зонтик себе на колени и, побледневшая, опечаленная, стала еще краше. Сжимая в руке кружевной платочек, она повторяла:

— Как страшно!.. Как страшно!..

Но стукнула калитка, и в сад прошел со своей сумой Елисей Белянкин. Увидя Лукашевича, он остановился и взял под козырек.

— A-а, Белянкин! — крикнул Лукашевич. — Ко мне заходил?

— Побывал уже у вас, Николай Михайлович. Только — газеты.

— А письма? Когда же ты, Белянкин, письма принесешь?

— Да ведь… — растерянно развел рукою Елисей. — Нету писем. Не пишут, значит, Николай Михайлович.

— Нехорошо, Кузьмич, — покачал головой Лукашевич. — Вместе служили, вместе Синоп брали, а ты так, знаешь…

И Елисей почувствовал, будто он в самом деле в чем-то виноват перед Лукашевичем: что ни говори, а не смог угодить такому герою. Наклонившись над своей сумой, Елисей вытащил из нее две газеты и письмо и положил все дедушке на стол.

— Да ведь… — бормотал он, снова разводя рукой. — Уж я бы, Николай Михайлович, для вас… Вот и Нина Федоровна…

— Знаю, знаю, — погрозил ему пальцем Лукашевич, — рассказывай!

Окончательно смутившись, Елисей снова взял под козырек и повернул к воротам. А дедушка протирал тем временем очки и когда управился с ними и вздел их себе на переносицу, тогда только заметил краешек конверта, выглядывавший из-под газеты.

— Ба-ба! — воскликнул дедушка. — Вот штука! Опять мне письмо!

— Несправедливо, Петр Иринеич, — заметил капитан-лейтенант, опускаясь на скамью. — На что ж это похоже? Вам — что ни день письма, а я по месяцу жди. Вы, должно быть, в сговоре с Белянкиным?

Но тут уже и дедушка смутился.

— Так ведь… — разводил он, в свой черед, руками. — Да нет же… Совсем это не так, Николай Михайлович… и вы напрасно… Вот пусть Нина Федоровна скажет…

Нина Федоровна рассмеялась:

— Что вы, Петр Иринеич! Успокойтесь. Николай Михайлович пошутил. Это он со всеми…

А дедушка, сняв очки и приоткрыв рот, глядел на Нину Федоровну так, словно только что, сию секунду, ее впервые увидел.

«Какая же она все-таки прелесть! — думал он, глядя ей прямо в лицо. — Вот прелесть! Бывают же такие красавицы!»

— Не будем мешать вам, Петр Иринеич, — заторопилась вдруг Нина Федоровна. — Утомили мы вас. Коленька, пора нам.

— Нет, нет! — замахал руками дедушка. — Что вы, золотая моя! Как можно? Сидите, не уходите. Письмо это — тоже ведь из Одессы, от Михаила письмо. Я-то сразу вижу — его рука писала! Вот мы с вами сейчас почитаем вместе. Только вот… Дашенька, бузы нам! Дашенька!

И дедушка, надорвав конверт, извлек из него письмо.

— «Драгоценный родитель мой, Петр Иринеевич, — писал в новом письме из Одессы судовой механик Михаил Ананьев. — Все мы здоровы и вам желаем благополучия и здоровья на многие годы. А как просили вы отписывать вам про Одессу, о всех происшествиях, так вот прочитайте».

Дедушка положил письмо на стол, взглянул на Нину Федоровну и рассмеялся.

— Почитаем, — сказал он, потирая руки от удовольствия.

И опять стал читать.

— «Погода у нас в Одессе все время стояла просто бесподобная: солнышко, цветут акации… А тут вдруг 30 апреля такой туман с моря, что и на улице временем не разобрать стало, что и где. И опять новость, да еще какая!

Казак-вестовой с поста прискакал, с пикетов, что по морскому берегу дозор держат. И привез казак донесение. Всего в шести верстах от Одессы, против дачи Кортаци, неприятельский военный пароход на мели оказался. И так это он сел на мель, что ни взад, ни вперед. Ну, понятно, у кого время, так тот сразу — на дачу Кортаци. А я не могу, у меня ремонт машины и котлы чистим. Как тут отлучиться? Вдруг, слышу, кричат мне в машинное отделение:

«Ананьев! Где тут у вас Ананьев?»

«Есть Ананьев! — кричу я ответно. — При машине нахожусь, ремонт у меня».

«Бросай, — слышу, — все, к начальнику порта тебя».

Зачем это, думаю, меня к начальнику порта? Однако бегу. Так, мол, и так, ваше превосходительство, явился по вашему приказанию.

И говорит мне адмирал:

«Ананьев, — говорит, — возьми людей, сколько надобно, и соколом лети на дачу Кортаци. Там английский пароход «Тигр» на мели тоскует. Будем его брать, так, верно, по механике что потребуется».

Я обрадовался — и адмиралу по всей форме:

«Есть, — говорю, — ваше превосходительство, соколом! Лечу».

Прибежал на пароход, велел моим молодцам собираться с инструментом.

«На подводах, — кричу, — катите! Подвод тут порожних в порту полно — лес привезли».

А сам извозчика подрядил, чтобы домчал одним духом.

Еду. Слышу — палят, и только одно томит меня: как бы пароход с мели не снялся, не ушел. Щеголева, думаю, туда б; он бы там навел порядок. А там, когда подъехал, то хоть и не было Щеголева, а пушки уже постреляли-таки.

Дача Кортаци на горе стоит; под горой море плещет. Туман расползся, и видно — ну, совсем под горой, близ самого берега — стоит пароход.