Корабельная слободка

Я уже опоздал к началу, а то ведь была у них артиллерийская перестрелка. Поручик Абакумов с горы стрелял, лепил по пароходу в лучшем виде. А «Тигру» стрелять пришлось в гору, и все ядра шли у него вперелет, через головы наших артиллеристов. И Абакумов возьми тут да угадай по самому капитану — в ноги ему Абакумов угадал. Ну, видят на пароходе, наша, значит, взяла, коли уж и капитан у них из строя вышел. Тотчас спустили они у себя флаг, сожгли все судовые бумаги и стали шлюпки спускать, в плен чтобы идти.

Причалили, на берег выходят. Матросы в синих куртках; офицеры тоже в полной форме. Потянулись тропинкой в гору. А народ наш — жалостливый; видит — хоть и неприятель, а в беде люди. И стали тут наши матросов английских кренделями оделять. Ешь, мол, не обижайся.

Раненых — так, конечно, на носилках. Пятеро их было, раненых матросов. На одного уж очень страшно смотреть было. Молодой, борода небольшая рыжая… Живот ему разворотило ядром. Что-то он все сказать хотел; может быть, пить просил? «А дача — пустая, пресной воды, как на грех, нигде ни капли. Только у лафета подле пушки одной стояло ведерко — банник смачивать. Вода мутная, да что поделаешь! Солдатик наш — сразу к ведерку, зачерпнул водицы в ладонь и этому, с рыжей бородкой, к губам поднес. Тот проглотил капель несколько и тут же помер. Горько. Славен город Одесса, а все же ему — чужая сторона.

Фамилия капитана Джифорд. И его тоже на носилках принесли. Четверо матросов, а доктор позади идет. У капитана Джифорда ядром ниже колена правую ногу оторвало и ступню раздробило на левой ноге. Капитан — красавец; видать, что высокого роста; синий сюртук на нем с серебряным позументом. В дом его внесли. А шпаг у капитана и у офицеров не взяли. Сначала всех их — в карантин, а потом уже начальство будет в шпагах разбираться. И всех их взято в плен, кроме капитана, двадцать четыре офицера и двести один человек гардемаринов и матросов.

Вскоре к «Тигру» подошли два других английских парохода. И началось опять. Пароходы через головы наши палят, Абакумов снова по «Тигру» лепит. И вот задымился «Тигр»; по палубе огоньки, как мыши, побежали: огонек — тут, огонек — там… И, глядь, уже не огонек, а пламя тешится… Мы стрелять перестали, и неприятельские пароходы притихли. Конец «Тигру». И глядим: поднимают на корме на неприятельских пароходах черные траурные флаги. И дали они каждый по три пушечных выстрела в море, как бы погребальный салют погибшему товарищу. И прочь пошли и с глаз скрылись. А мы стоим и ждем. На «Тигре» от пламени пушки сами собой стреляют, а иные уже и в воду повалились.

И тут случай такой, что чуть сами собственного солдата не загубили. Как сошла с «Тигра» вся команда и капитана и раненых на берег перенесли со шлюпок, так послали к «Тигру» карантинного солдата. Чтобы на палубу взошел и там остался на часах. Чтобы, пока распоряжение будет, ни на пароход, ни с парохода никого. Карантинный солдат взобрался на палубу, мундир на нем с красными рукавами, как у всех карантинщиков… Ну, карантинного часового поставили; а как началась снова пальба, когда два других парохода подошли, так про своего часового и вовсе забыли. Поручик Абакумов знай лепит себе залпами в «Тигра». Невдомек Абакумову, что его же ядро может на «Тигре» русского человека на куски разнести.

И уже когда перестали стрелять и неприятельские пароходы под черными флагами прочь отошли, вдруг замечаем: на «Тигре» на палубе в дыму и огне человек мечется — черный мундир, а рукава красные. Спохватились тогда, вспомнили про этого несчастного карантинщика, мигом шлюпку снарядили, пошли вызволять беднягу. Сняли его с бровями, с волосами обгорелыми, но живого и живым манером доставили на берег.

«Жив, Крупенников?» — кричит ему офицер карантинный.

«Жив, — говорит, — ваше благородие; только маленько будто в левом ухе звенит».

«К чему ж бы это, Крупенников?»

«А это уж, — говорит, — всегда так, перед тем как пропустить чарочку за ваше здоровье».

«Ах ты, — говорит офицер, — шут Крупенников, пропащая душа! Хоть и полагается тебе после такой бани, да где же мне тут для тебя чарочкой раздобыться? До первого кабака шесть верст ведь скакать».

И случись тут один господин хороший, человек, видно, запасливый: баклажка у него через плечо, а в баклажке водка анисовая, крепнущая. Налил он Крупенникову здоровенную чарку.

«Пей, — говорит, — Крупенников. Кому не поднес бы, а тебе за геройство поднесу. Да еще скажу тебе: по всему выходит — не судьба тебе в огне гореть».

А Крупенников выпил, крякнул, губы красным рукавом своим вытер и говорит:

«Спасибо, — говорит, — сударь, на добром слове и на полной чарке. Это верно: в огне мне не гореть и в смоле не кипеть. Жить буду долго, до самой смерти проживу».

Вот, батюшка Петр Иринеевич, какие люди бывают!