Корабельная сторона

Далеко позади, по шарам ветловых крон угадывается нить Воложки. На этот раз водную преграду они одолели не на плотике, а на пароме. Паромщик, бородатый лысоголовый крепыш, встретил ранних пассажиров приветливо. На ребячье «Доброе утро, дедушка!» он ответил басовитым:

— Здоровеньки булы, хлопчики! — по-смешному пошевелив большими оттопыренными ушами. —Удачной вам охоты на кавуны! — и подмигнул.

Сошли с парома и зашагали в степь.

— А не устроить ли нам гонки? — предложил Санька.

— А что, дело! Я готов. А ты, Борис?

Солнышкин снисходительно хмыкнул:

— Что я, маленький, что ли?!

— Не хочешь, как хочешь! — Санька взмахнул рукой.— Раз! Два! Три!.. Побежали!..— И они побежали взапуски. Тут и Солнышкин не удержался. Припустив что было духу, он завопил на всю степь:

— А ну, энергичней работай ногами, вороные!

— Жми на всю железку! — поддержал его Кимка.

— Не жалей лопаток! — добавил Санька.

Вскоре Борис вырвался вперед, но тут же Подзоров стал его обходить. Увидев, что соперник неминуемо обгонит, Борис подставил Подзорову подножку, Санька кувырком полетел в траву.

Тут же, вскочив на ноги, он подлетел к Солнышкину с кулаками:

— За такие штуки морду бьют! Ну, да на первый раз обойдемся малой кровью! — И он известным Кимке приемом швырнул Солнышкина через левое плечо. Тот шмякнулся на землю, как мешок с опилками, не успев даже сообразить, как это его, более высокого и сильного, так запросто сбили с ног.

— На первый раз хватит? Или повторить еще разок?

— Хватит,— с трудом подавив слезы, сказал Борис.

Болело ссаженное плечо. Но сильнее жгла обида. Санька же как ни в чем не бывало осмотрел расцарапанную коленку и изрек:

— До свадьбы заживет!

Кимка рассмеялся. Пришлось скривить в вынужденной улыбке губы и Солнышкину. Про себя же он поклялся при случае жестоко отомстить этим грубиянам.

Вдали показался бугор, у подножья которого поблескивало озеро и зеленел тронутый кое-где позолотой колхозный фруктовый сад.

— Вот и заброшенная бахча,— объявил Кимка.— Айда побыстрее!

Они прибавили шагу, и минут через сорок достигли желанной цели. Поднялись на бугор. Арбузные грядки густо заросли сорняками, всюду чувствовалось запустение. Но это не помешало вызреть полупудовым чернокожим арбузам до полной кондиции. Санька выбрал арбуз позвончее, ударил с маху кулаком, послышался треск, корка лопнула, и алая сочная мякоть заискрилась на солнце. Санька попробовал ее и, зажмурив глаза, изрек:

— Слаще не едал!

Кимка и Борис выбрали себе тоже по арбузу, и пиршество вскоре достигло своего апогея. Тут-то Кимка и уловил тонкий тоскливый визг кутенка.

— Кажись, кутлай тявкает?

— Точно,— Солнышкин, оставив арбуз, направился к дальним зарослям лоха.

Из бурьяна показалась лобастая голова смешно косолапящего щенка. Борис взял его на руки, прижал к груди, и щемящий писк прекратился. Достав из кармана кусок хлеба с колбасой, скормил его найденышу.

«Жалостливый! — одобрительно подумал Кимка.— И, наверное, неплохой человек! Собаки к плохим не идут!.. А Санька? Разве он не жалостливый и плохой?!» — Урляев растерялся. А Солнышкин продолжал ласкать худенького найденыша.

— Ничего,— успокаивал он малыша,— дома отойдешь, наберешься силенок, отличным псом вырастешь!

— Борь, куда ты его? Домой? А родители не заругают? — допытывался Кимка, с обожанием глядя на щенка.

— Не заругают,— в глазах Солнышкина вспыхнул и погас насмешливый огонек.— Папахен с мамахен у меня настоящие человеки, понимают что к чему! — произнес он гордо.

«А что, наверное, и Колун не такой уж плохой человек, как мы поначалу решили».— Санька с Кимкой виновато переглянулись.

— Однако пора домой,— предложил Борис. С ним согласились. Прихватив по арбузу, пошагали в сторону заводского поселка. 

Глава девятая

Привычная жизнь сошла со своей орбиты. Все — и войну и работу заслонила Ирина, бойкая красавица. Она неожиданно и так прочно вошла в жизнь Лорда Байрона, что в любое время суток, где бы он ни был, что бы он ни делал, мысли о южанке не давали ему покоя. Он вспоминал каждое слово, сказанное ей накануне, каждый жест ее руки, губы и глаза. Но когда Кимка спросил его: «Ты что, влюбился в Ирину?», он ответил: «Не знаю».

Санька действительно не знал, как назвать свое тяготение к ней, тяготение без душевной легкости, тяготение без душевной радости? По его собственному убеждению, любовь должна быть сродни полету ласточки, сродни игре майских утренних лучей солнца — прозрачных, теплых и ласковых. А рядом с Ириной — он всегда это чувствовал — соседствует тревога, которая лишь ждет удобного случая, чтобы захлестнуть его с головой.

На октябрьские праздники приказом по цеху Кимку и Саньку перевели на самостоятельную работу, присвоив им обоим по третьему разряду.

Новых токарей поздравили старшие товарищи, мастера, комсорг цеха и профорг. Знаменитый Захаркин по сему поводу закатил трехминутную речь, в которой выразил любовь к токарной профессии следующим образом.