Корабельная сторона

— Как говорит старая поговорка,— он солидно прокашлялся,— вы, товарищи, сами кузнецы своего счастья! Работайте так, чтобы ни вашим родителям, ни вашим наставникам не было стыдно за вас. Начнете ловчить, ядреный корень, делать дело абы как — выгоним и по шеям надаем!.. Вот и все. А теперь — поздравляю вас со вступлением в самостоятельную жизнь! А посему, ядреный корень, нате!..— и он протянул огорошенным именинникам по превосходному резцу с победитовой напайкой.

Речь не ахти какая, а Саньку и Кимку она растрогала чуть ли не до слез. С ответным словом выступил Урляев.

— Обязуемся, ядреный корень,— сказал он. И все рассмеялись. Кимка растерялся, он не понял, почему окружающие развеселились, и потому начал сначала.— Да, мы с моим другом Санькой, ядреный корень…

Смех усилился.

— Ты, ядреный корень,— рассердился Захаркин,— не говори «ядреный корень»…

Смех перешел в хохот. Тут уж рассердился Кимка.

— А я, ядреный корень, и не собирался выступать, сами же попросили, а теперь, ядреный корень, сами же смеетесь…— По лицу Урляева пошли пятна, на скулах заиграли желваки.

Теперь развеселился сам Захаркин. Он понял, что парнишка, выудив нечаянно из его речи никчемную поговорку «ядреный корень», и не думал насмехаться над ним, это у него произошло не нарочно, как-то само собой, так, что он даже и сам этого не заметил.

Когда Санька объяснил другу причину веселья, тот оттаял. Говоров закрепил за молодыми токарями два станка из тех, что у левой стены, Саньке — под номером пятнадцать, Кимке — под номером шестнадцать.

Это были возвращенные слесарями к жизни перед самой войной «пенсионеры», работающие от трансмиссии. Лешка Рогаткин величал их гробами, а Санька дал им свое определение — «архиоптериксы».

Тем, кто орудовал на этих станках, поручалась работа что ни на есть простейшая: выточка болтов и колесных пальцев, обдирка фланцев и валиков…

Хотя в цеху ряды квалифицированных мастеров заметно поредели — почти все мужчины от двадцати одного года до сорока лет были призваны в армию,— производственные планы из месяца в месяц продолжали перевыполняться. И не только в одном механическом, отстающих цехов на заводе не было.

А количество военных заказов все нарастало. Уже в декабре 1941 года «Октябрь» восемьдесят процентов продукции производил для фронта, и только двадцать осталось за судоремонтом. В декабре же коллективу завода, занявшему в соревновании по своему ведомству третье место, представитель Государственного Комитета Обороны вручил вымпел и соответствующую премию. Так что в канун Нового года у Саньки и у Кимки было предостаточно поводов для празднования.

Решили собраться у Сониной, вшестером. Кроме Кимки, Саньки, Настеньки и хозяйки дома в складчину вошли Ирина Заглушко и Борис Солнышкин.

Кимка и Санька работали эту декаду в первую смену, так что все складывалось как нельзя лучше. Борис трудился все время днем, а у девушек занятия заканчивались тоже не позднее восьми вечера.

Днем Марию Петровну навестил Бородин и сообщил по строжайшему секрету, что от Григория Григорьевича получена весточка… с той стороны… Все идет, как должно, ему сообщено, что здесь тоже благополучно.

— Не так ли?

— Так, так, Сереженька! — Мария Петровна захлопотала.— Давай-ка, голубчик, я тебя чайком побалую за столь ценный новогодний подарок! — Мария Петровна раскочегарила самовар, достала из укромного местечка заварку настоящего чая, заварила.

Бородин от угощения отказываться не стал, выговори заранее у хозяйки дома согласие — встретить тысяча девятьсот сорок второй год в семье Бородиных. Приглашение получил и Санька, но Лорд Байрон по вполне понятным причинам от заманчивого похода вынужден был отклониться под благовидным предлогом: мол, Кимке минуло на днях шестнадцать, и было бы попросту свинством с его, Санькиной, стороны не пойти на юбилейное торжество к Соколиному Глазу.

Сергей Николаевич развел руками, показывая, что в данном случае он пасует! Мария Петровна неприметно вздохнула. Сердечные дела сына не могли не волновать ее, тем более, что та, с которой у Саньки дружба день ото дня крепла, настораживала Подзорову своим стремлением главенствовать везде и во всем, за показной добротой и за блеском улыбок проглядывала скрытая жестокость. Эти неотрадные выводы матери подсказывало ее сердце, ум же пока опрокидывал их… Пока…

Сенька Гамбург, не слишком-то балующий своих приятелей письмами, на этот раз отличился — прислал толстенное послание.

— Труд многих лет! — сострил Санька.— История страдающей души!

И точно, на восьми страницах Сенька расписывал душевную щедроту «капитанской дочки», с которой он договорился о дружбе «на веки вечные», и лишь в конце друзьям сообщалось существенное: