Корабельная сторона

— А должность кладовщика освободилась. Он же летом просился…

— То было летом, а вдруг теперь вперекор пойдет?

— Не пойдет, не посмеет. А если что — приструним!.. Так как же?

— С нового года — не раньше,— пообещал Говоров.

— Вот и лады,— обрадовался старый мастер.— С тобой, Александрович, ядреный корень, работать одно удовольствие!

— С тобой, Захарыч, тоже,— рассмеялся заместитель начальника цеха по производству.— По крайней мере, не соскучишься.

— Уж это точно! — подтвердил Захаркин.

На том и поладили.

Кимка с понятным волнением и тайным страхом — а вдруг передумают! — дожидался января тысяча девятьсот сорок второго года…

Радость, говорят, как и беда, тоже в одиночку не ходит, только люди о радости кричать стесняются: дескать, плохой тон — бахвалиться своими успехами. Но, по разумению наших друзей, это было в корне неверным. Тем более, что житейская взаимозависимость беды и радости следующая: беда, разделенная на энное количество дружеского сочувствия, в энное количество раз становится меньше, радость, помноженная на энное число, больше.

Вот почему об успехах Урляева вскоре узнало чуть ли не все население Заячьего острова. Кимка снова потеснил Саньку на второй план — так решило мужское население, женское же осталось при старом убеждении.

И вот Кимка ходит в победителях: двадцать шесть болтов против двадцати пяти. Небольшая победа, но все-таки победа. Как известно, большое начинается с малого. Например, победа под Ельней послужила предтечей победы под Москвой.

— Ничего, мы им еще дадим прикурить и под Берлином,— обещает Леша Рогаткин, снова отказываясь от брони, которая не дает ему ходу на фронт.— Все равно уйду! — заявляет он Говорову.— Пускай здесь мальцы колупаются да Колуны жирок нагуливают, а я…

— Ты! Ты! И Ты! А я что, по-твоему? Хочу жиреть? — разъярился Александр Александрович.

— Ты, Александр Александрович, не бузи. Мастера, такие, как ты, на улице не валяются. Без них солдатам нечем стрелять будет, нечем будет давить фрица. Без тебя заводу труба! Значит, о тебе и разговор другой. А что я? Да меня сегодня уже может запросто заменить Урляев. Да что там «слухач» Урляев! Даже Подзоров справится, хотя он к металлу и глуховат. Зато стихи сочиняет, да такие меткие, что хоть пой их. Послушай! — Алеша, уморительно закатывая глаза, запел:

Наш начальник Колун
для главинжа, как пестун.
Изучил из всех наук
он одну:
жить, не утруждая рук,
ну и ну!

Спел и спросил:

— Нравится?

— Как вам не стыдно! Ну и подзагнули вы со своим Подзоровым! — покачал осуждающе головой Говоров.— Люди работают, как нам до войны и не снилось, а вы «не утруждая рук»! Нехорошо, Алеша. Стыдно!

Рогаткин махнул рукой:

— Не нравятся они мне, и все! Какие-то лощеные! Впрочем, мое дело — фрицев глушить из гаубицы, вот так! — И он, легко подхватив с пола стокилограммовый колпак, приставил его ко рту вместо рупора и выдал трель:

— Тра-та-та-та-та-та!

Говоров рассмеялся:

— Тебя, Алеша, надо не на фронт отправлять, а в младшую группу детсада определять. Соответственно поступкам…

Работа закончена, детали сданы, ребята шагают домой. Шагают неторопливо, с сознанием собственного достоинства. Разговаривают тоже солидно — о новом для них заказе. Санька с завтрашнего дня начнет протачивать пояски на корпусах мин, Кимка — нарезать резьбу. Дело не очень сложное, но ответственное.

Чем ближе подходили к дому, тем заметнее убыстряли шаг, да и в разговор почему-то стали вклиниваться девичьи имена. Куда поворачивали их думы, понять было не трудно, через час рабочий класс встречается за праздничным столом с девочками, при одной мысли о которых щеки у мальчишек начинают наливаться румянцем и глаза ярко поблескивать. 

Глава десятая

В половине десятого Урляев и Подзоров подошли к дому Зойки Сониной. Крепенький морозец пощипывал щеки и руки, под ногами жестко поскрипывал снежок. Многоглазый трехэтажный красавец, стоявший от урляевского дома несколько в стороне, сиял сотнями огней и огоньков.

— А все-таки она вертится! — изрек Санька, отвечая каким-то своим мыслям.

— Кто вертится? Ирина? — сострил Кимка.

— Земля!

В руках у ребят были газетные кульки.

— У тебя нет мелка? — спросил Санька.

— Сейчас гляну,— Кимка сунулся в правый карман фуфайки, в левый, извлек кусочек мела.— На, зачем тебе?

— Надо.— Санька покатал мелок в пальцах, потом, лукаво поглядывая на Урляева, вывел на верхней части двери: «Кимка плюс Зойка — жених и невеста!»

— Сообразил?! — Кимка постучал пальцем по лбу.— Не варит? Дай-ка мелок!

В это время в подъезде скрипнула дверь, и послышались чьи-то шаги.

— Сматываем удочки! — Санька дернул друга за рукав.— А то уши надерут! — Оба рассмеялись.

Поднялись на третий этаж, рванули на себя дверь, обитую клеенкой, под номером девять. Их уже ждали. В прихожей о чем-то шушукались девчонки, Борис Солнышкин потягивал папиросу.

— Мир честной компании! — поприветствовал девчонок Кимка. —Зоя, это тебе. А это Насте! — и он протянул девушкам по алой розе.

Санька развернул кулек и тоже извлек розу: