Корабль

Чем выше я поднимался, тем лучше было устройство жизни заключённых неведомой силой в этой коварной ловушке существования людей. Они были всё более похотливыми в своих требованиях, которые, нужно признать, с лихвой удовлетворялись. Уж им-то точно я ни в чём не мог посочувствовать, разве что только в их глупости. Вся эта тяга к удовольствиям и излишествам, которыми был пропитан здесь даже воздух, возбуждала во мне гнев и негодование. Эти господа не то что ни в чём не нуждались, они в полной мере пресыщались всем, чего можно было только пожелать. Всё их счастье было гнилым и плотским, без заявки хоть на какую-нибудь осознанность жизни и разум. Поистине это были те же животные, что и на нижних этажах, но откормленные, ублажённые и пошлые до жизни, не видящие пред собой ничего, кроме кормушки и сиюминутной эйфории. От нескончаемого наплыва красок жизни и разностей кружилась голова, но неизвестный волок меня дальше, мимо распростёртых изысканных хором, роскошность которых никак нельзя было сопоставить с виденным ранее. Сквозь щели приоткрытых дверей, испещрённых и прорисованных изящными контурами, виднелось, как на широких кроватях с позолотой, усыпанной драгоценными камнями, пребывали в невозмутимом блаженстве самые развращённые и испорченные наслаждением из людей.

Мне стало тошно, и, отведя взгляд, я наткнулся на безмерно утешительное для меня зрелище. Из пестрящих блеском помещений открывался вид на море. И хоть море было едва разглядеть, для меня вид этот был невероятен. Мне даже почувствовалось, что я был овеян ветром, сбежавшим из этих прекрасных сказочных вод. Я наполнился неудержимым желанием бежать отсюда прочь, и желание это заставило моё сердце биться быстрее. В тот миг у меня появилась надежда. Теперь я видел, что это место не ограничивается одними лишь кошмаром, потребительством и страшно узкими, душными, тёмными коридорами. С того момента все мои мысли были поглощены жаждой встречи с этим мимолётно увиденным простором, что представился мне единственным уголком свободы, сокрытым посреди лабиринтов мрака и похоти.

Страж, как его, вероятно, следовало называть, отдёрнул меня, застывшего в фантазиях, и потащил дальше. Теперь он был виден мне во всей красе. Высокий, стройный и темноволосый, он был облачён в военную форму. Каменное лицо вкупе с серыми глазами, смотрящими будто сквозь тебя, обескураживало и делало беззащитным. Он заволок меня на последний этаж и втолкнул в широкий зал. Тотчас же я был ослеплён блеском нескончаемых нагромождений из драгоценных металлов. Я устремил свой затуманенный взор перед собой, и когда глаза понемногу привыкли к яркому свету в помещении, я разглядел, что в центре находилось побитое и искажённое временем седалище, на котором красовался смазливый паренёк с потрёпанной короной и всем причитающимся. Светлые волосы, тёмные карие глаза, нежная кожа и упитанное лицо вырисовывали его образ. С глупой улыбкой на лице и слегка приоткрытым ртом он застыл, выслушивая какую-то нескладную нелепицу от одного из его приближённых. Некоторое время я глядел на него. Меня заинтриговали эмоции, пробегавшие словно молния по его лицу. Быстро сменяя одна другую, они вызывали во мне опасение. «С этим парнем что-то не так. Он явно не в себе», – подумал я тогда. А пугало меня во всём этом то обстоятельство, что его улыбка в считанные мгновения сменялась то надменной, презрительной гримасой, то опечаленной миной, то жестокой насмешкой, и все эти эмоции бороздили на его лице, стирая одна другую, так быстро, что нельзя было уловить, что же на самом деле чувствовал этот безумец. Ещё сложнее было предполагать, какие мысли могли крутиться в его больном и капризном разуме. Пронаблюдав несколько таких кругов смены его настроения, я утомился и перевёл своё внимание на окруживших его людей. То были полные, вычурно выряженные, толстобрюхие господа с блудливо-тупым выражением лиц и маленькими, хитренькими глазками, так и бегавшими из стороны в сторону, ни на миг не задерживаясь на одном месте. Молниеносно пробежали эти глазки и по мне.