Корабль Его Величества «Улисс»

Рассвет наступил после ночи, которая для всех была бессонной, после ночи непрерывных тревог, акустических контактов с подводными лодками и бесчисленных атак глубинными бомбами, не давших никаких результатов. Никаких результатов, выгодных для эскортных кораблей. Противник же достиг две цели: он всю ночь держал людей на кораблях конвоя в постоянном напряжении на боевых постах и, что еще хуже, заставил корабли израсходовать последние запасы глубинных бомб. На кораблях не осталось ни одной бомбы. Теперь оставалось только ждать, когда немецкие подводные лодки поймут, что могут атаковать конвой, не опасаясь никакого возмездия…

С рассветом, как положено, на кораблях прозвучал сигнал повысить боевую готовность на постах, но его можно было бы и не давать, потому что люди и так уже находились на постах пятнадцать часов подряд. Пятнадцать мучительно долгих часов на пронизывающем до костей морозе. Пятнадцать часов, в течение которых моряки на «Улиссе» получили только по кружке какао и по одному черствому бутерброду с тонким слоем мясных консервов, потому что времени на выпечку свежего хлеба не было.

Полдень. Медленно переваливаясь с борта на борт, корабли и суда конвоя, перестроившись теперь в менее рассредоточенный походный порядок, продолжали идти на восток, преодолевая плотные снежные заряды. После боевой тревоги, объявленной на рассвете с целью повышения боевой готовности на постах, первая половина дня прошла сравнительно спокойно: противник не появлялся и новых тревог не было. Конвою осталось идти тридцать шесть часов. Только тридцать шесть часов! Если удержится такая погода — сильный ветер и плотные снежные заряды, то можно надеяться, что самолеты на вылет не отважатся, а почти нулевая видимость и высокая волна воспрепятствуют атакам подводных лодок… В самом деле, почему бы фортуне не повернуться теперь лицом к конвою «FR-77»? Осталось всего только тридцать шесть часов.

Отмороженные ноги адмирала Тиндэла пришлось ампутировать. Николас провел у операционного стола почти всю ночь. Напрасно. Адмирал Джон Тиндэл умер спустя несколько минут после полудня. Брукс, сидевший все время подле него, сделал официальную запись в журнале: «Скончался в результате обморожения и послеоперационного шока». В действительности Тиндэл умер потому, что не хотел больше жить. Его доброе имя было опорочено, авторитет флотоводца подорван, от былой уверенности в себе не осталось и следа, постоянные угрызения совести за гибель сотен людей не давали ему покоя. Жизнь, которую он так любил, к которой так привык за свои сорок пять лет службы на флоте, эта жизнь, да еще без обеих ног, была больше абсолютно невозможна. Тиндэл уходил из жизни без малейшего сожаления. В полдень, перед самой смертью, он пришел в сознание. Увидев около себя Брукса и Вэллери, адмирал слабо улыбнулся. Выражение глаз и лица Тиндэла свидетельствовали о том, что от помешательства не осталось никакою следа. Его улыбка была весьма слабым напоминанием о том веселом, жизнерадостном смехе, который прежде отличал адмирала Тиндэла. Потом он закрыл глаза и пробормотал что-то о семье. Брукс знал, что семьи у Тиндэла нет. Через несколько секунд Тиндэл снова открыл глаза и посмотрел на Вэллери так, как будто увидел его впервые. После этого, отыскав взглядом вестового Спайсера, адмирал четко произнес:

— Стул для командира, сынок.

И сразу же умер.

Его похоронили в два часа дня, в самый разгар снежной бури. Слов командира, читавшего заупокойную молитву, никто не слышал: их относил в сторону ветер. По парусиновому мешку с телом адмирала глухо хлопал государственный флаг Соединенного Королевства. Заиграл горн — это была последняя почесть адмиралу. Однако ветер относил в сторону его звуки, и они получились нестройные, зыбкие. Когда шло покойного скользнуло за борт, люди — их было не меньше двухсот человек — молча повернулись и устало потащились в свои холодные, как погреб, кубрики.

Минут через тридцать после похорон снежная буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Ветер тоже ослаб. И хотя небо еще было покрыто облаками и шел снег, а волнение на море было достаточно сильным, чтобы раскачивать пятнадцатитысячетонный корабль и класть его по пятнадцать градусов на каждый борт, всем было ясно, что погода начинает улучшаться. На мостике, в башнях, в кубриках люди молчали и старались не смотреть друг другу в глаза.