Корабль-греза

Так что, Lastotschka, это было большим счастьем, что вернулись манты. Совершенно логично, то есть совершенно прекрасно и логично, что это произошло в тот самый момент, когда доктор Самир вышел на шлюпочную палубу. Именно тогда они и взмыли в воздух, по ту сторону леерного ограждения. Я словно оцепенел.

В то время как они парили на высоте наших глаз, доктор Самир отвел моего визитера в сторону и прошептал: конец уже недалек. Имея в виду, само собой, печаль моего визитера. Но была ли это женщина или, может, все же мужчина, я, по правде говоря, сказать не могу.

Когда настало время обеда, мой визитер ушел. На сей раз он очень долго сидел со мной, этот, как я представил себе, бедный мальчик. Все время, пока Патрик под руку вел меня в «Заокеанский клуб», меня это не переставало занимать. Так что я все же едва не сказал что-то, пока мы медленно преодолевали расстояние чуть ли не во всю длину шлюпочной палубы. Шезлонги тогда уже пустели, один за другим.

Тем бóльшим было мое изумление из-за того, каким большим он стал. Свен, думал я, сделался по-настоящему взрослым мужчиной. В моей памяти он остается ребенком. Как он плакал из-за качелей, например.

Еще в тринадцать лет у него были тонкие, как веретёна, ноги. Потому что он, как и я сам, всегда отличался некоторым изяществом. Хотя я еще никогда по-настоящему не видел веретено. Я только знаю, что оно упоминается в сказках: когда кто-то укалывается об него, все кругом попросту засыпают.

Заснуть бы, подумал я.

Так или иначе, но я бы предпочел, чтобы Патрик доставил меня к моему другу, клошару. Несмотря на чавкающих людей вокруг нас.

Ухватитесь вот здесь, сказал он, когда хотел открыть дверь. Ибо дальше нее мы еще не продвинулись. Тем не менее я ненадолго забыл про мант. Теперь они снова мне вспомнились, и я медленно оглянулся.

Они исчезли. Может быть, потому, что и доктор Самир тоже исчез.

Прошу вас, господин Ланмайстер, сказал Патрик. И когда я опять повернулся к нему: Осторожно. Одновременно он помогал мне переступить ногами, то есть подошвами, через комингс. Всегда сперва одну ногу, говорил он, — потом другую. Так что мы, оказавшись внутри, должны были лишь повернуть налево. Это оказалось нетрудно, поскольку в обеденное время одна створка двойной двери всегда открыта. В «Вальдорфе», палубой ниже, у каждой двери парадирует, как сказала бы моя бабушка, кто-то из камбуза и, неизменно, Генрих, метрдотель. Он происходит из какого-то местечка, в название которого входит «Рода», что слышно по его выговору [102]. В своей белоснежной форме он приветствует каждого гостя персонально. Кельнерши же и кельнеры, напротив, носят черно-белые ливреи. А он сам хотя и метрдотель, но представляет собой нечто иное, чем доктор Бьернсон. Хотя выглядит немножко как Свен. Тот тоже иногда говорит с саксонским акцентом.

Не жили ли мы в Лейпциге или Хемнице, который тогда назывался Карл-Маркс-Штадт? Но у меня там даже не было родственников! Тем не менее в «Заокеанском клубе» не оказалось ни одного свободного места.

Поначалу я почувствовал облегчение. Обеда, значит, удастся избежать.

Но это лишь выглядело так. Тем не менее Патрик спросил меня, где бы я хотел сидеть. Я, дескать, пошутил он, не должен ему возражать. Сейчас нам в самом деле необходимо что-нибудь съесть. Тут уж у меня вообще исчез какой бы то ни было аппетит. Патрик ведь точно не будет обедать вместе со мной. Его «Мы» — это чистейшее изоляционистское «Мы». Даже сотрудники службы развлечений не вправе принимать пищу вместе с пассажирами. Или — лишь изредка.

Капитан иногда трапезничает с гостями, такое бывает. Иногда — даже и доктор Бьернсон. Но сегодня — нет, и уж точно не внизу, не в «Вальдорфе». А лишь по определенным оказиям, например после гала-концерта или приема для новых пассажиров. Когда появляются серебряные барышни с их серебряными подносами.

Но поскольку теперь за столом сеньоры Гайлинт и мистера Гилберна сидели Человек-в-костюме и мадам Желле, Патрик повел меня в другое место. Я, правда, не уверен, в самом ли деле ее так зовут. Поскольку она родом из Женевы, ее фамилия звучит почти как «желе». В отличие от кельтянки, я имею в виду Леди Порту, она очень изящна. Кроме того, она выглядит несколько остролицей под своими черными короткими локонами. Не столько из-за носа, сколько из-за слегка выпяченных губ. Поцелуйный рот, сказала бы моя бабушка.

У нее даже скорее носик.

Человек-в-костюме — который опять появился в бриджах, но хотя бы, к обеду, в застегнутой рубахе, — аффектированно рассмеялся. Да он прямо-таки ржет, подумал я. Этот человек ржет всем телом. И я тотчас невольно вспомнил о Кобыльей ночи.