Корабль-греза

А именно что этот визитер меня с кем-то перепутал. Он принимает меня совершенно не за того, кто я есть в действительности. Поэтому было утешительно, что это опять оказалась та женщина, которая всегда плачет, прежде чем уходит. Вероятно, подумал я, она потеряла кого-то и не может с этой потерей смириться. Поэтому и хватается за любого, кто подвернется ей под руку, чтобы держаться за него. Случайно таким человеком стал я.

И внезапно я примирился с моим визитером. Ведь если ему действительно помогает, что он держит мою руку, зачем же ее забирать? Я невольно подумал о докторе Самире и — как он сияет. Что это происходит от его любви к людям. Но тогда, значит, для обладающего Сознанием это слишком мелочно — быть мелочным по отношению к визитеру. Я никогда больше не буду сердиться на него. Я был бы даже счастлив, если бы мог таким несложным путем доставить ему облегчение.

Может, Lastotschka, я даже сумею добиться, чтобы он наконец перестал плакать.

Так что я уже начал радоваться ближайшему визиту ко мне. Хотя мой визитер еще даже не ушел.

Всегда в полдень, ровно в двенадцать, звонит колокол. Я имею в виду — тот, что перед носовым ограждением. После чего из всех бортовых динамиков разносится голос капитана:

Twelve o’clock sharp (25), говорит он и называет нам координаты места, где мы сейчас находимся.

Мы уже почти возле островов Зеленого Мыса.

Кроме того, он сообщает нам, как выглядит небо. Хотя мы и сами это видим. И — что предполагает прогноз погоды относительно ближайших часов. Как далеко мы уже от Австралии. Как далеко еще до Хариджа. После чего он передает микрофон Матильде, и та рассказывает о сегодняшней развлекательной программе. Которую тоже каждый давно знает из ежедневных программных листков. К примеру, когда будут играть в бинго [100], что важно для мистера Гилберна. Он, правда, играет в это лишь потому, что ему не хватает рулетки.

Он, впрочем, признался в этом только мне. Сеньоре Гайлинт, насколько я мог заметить, он ничего о рулетке не говорил. У него, наверное, есть на то причины. А по отношению к Патрику он ведет себя, можно сказать, как упрямец — когда тот носит за ним его шапку. Нет, он не хочет надевать никакую шапку. И уж тем более — шляпу.

Он ненавидит шляпы, тогда как Патрик их любит и постоянно носит свою соломенную. Но у нее, само собой, не такие широкие поля, как у шляпы сеньоры Гайлинт. И тем не менее он в ней немножко похож на Индиану Джонса. Что он назвал нас авантюристами, возможно, этим и объясняется. Хотя, конечно, Харрисон Форд [101] никогда не носил бородку клином и лицо его куда менее примечательное, чем у Патрика. У того-то оно — полная противоположность младенческой наивности.

Уже хотя бы поэтому я рад, что он заботится обо мне. Да и его отношение к доктору Самиру перестало быть напряженным. А поскольку он обладает Сознанием, он сразу понял, чтó произошло между мной и моим визитером. Что я теперь могу, совершенно неожиданно, искупить свою невнимательность к мсье Байуну. Потому что это нечто такое, что могло бы доставить радость моему умершему другу. Вот видите, сказал бы он, теперь моя смерть пригодилась для чего-то.

Даже я раньше этого не знал. Хотя было бы хорошо, если бы мой визитер действительно оказался Свеном.

Это, Lastivka, просто желания.

Но я хотел бы преодолеть свой эгоизм, в котором он меня упрекал. Ты не особенно любишь детей, сказал он, зато тебе очень нравится процесс их делания. Самое позднее в этот момент между нами все было кончено. Никакой отец не позволит, чтобы сын говорил ему такое. Тут уж ничего не остается, кроме как вышвырнуть его за дверь. Даже если ты никогда больше его не увидишь.

И потом настает этот ужасный день, когда ты узнаёшь о своем внуке. Но не от сына узнаешь. А от людей, которые хотели бы сделать тебе больно, против чего ты в такой ситуации даже не можешь обороняться. Ты просто теряешь дар речи. Нет, твоя речь парализована. Большей беды быть не может. Все так плохо, что даже Сознание не может себе этого представить.

Поэтому я слегка сжал руку визитера. Просто чтобы помочь ему с его болью. Которая, вообще-то, всегда сжимала мою. Что визитер в самом деле заметил. Он стал звать Патрика, который сразу примчался и приобнял моего визитера за плечи. Что показалось мне странным. Ведь утешал его уже я.

Так что все теперь совершенно перемешалось. Потому это в самом деле было хорошо, что позва-ли доктора Самира. Продолжать заниматься моим визитером я бы не мог. Я ведь не знаю его обстоятельств. Поэтому в конечном итоге он должен остаться для меня чужим. Неважно, готов ли я для него на что-то и хочу ли его принять. Или, может, даже прижать к своему сердцу. Ведь если он задаст вопрос, на который я не смогу ответить, обман вскроется. Он вскроется в любом случае, потому что я промолчу. И тогда мой визитер по праву почувствует себя обманутым. После чего все станет еще хуже, чем прежде.