Корабль-греза

Но ты забыла закрыть клавиатуру. Так что я, пока мадам Желле беседовала с Буффало Биллом [114], подкатился к роялю. Меня влекла какая-то потребность, и я протянул руку, правую. Только ее. Потом я согнул средний палец. Я клянусь тебе, что был очень осторожен, когда ударил по клавише, только по одной и действительно робко. Вслушиваясь в этот простой единственный звук. Но я не помню, как часто ударял по клавише и насколько долго каждый раз позволял ей звучать. Поскольку на второй звук я так и не отважился, я в конце концов поднял глаза.

И оказалось, что все они стоят вокруг меня. Мадам Желле, Буффало Билл, даже доктор Бьернсон и доктор Самир, которого, вероятно, специально позвали ради такого случая. Кроме того, жена Толстого, тогда как сам он сидел в кресле-каталке в Галерее. Так я, во всяком случае, предполагаю. Патрик тоже был здесь, и те три пассажира, которые всегда сидят на концертах. Они все смотрели на меня, как если бы я был видéнием или чудом, которым являешься только ты.

Что они во мне увидали? Или я неправильно всё понял и своими взглядами они хотели поставить меня на место? Ведь никто не вправе садиться к чужому роялю, если он не умеет играть. Но даже Мирко смотрел на меня из-за барной стойки, и даже Sugar (26) явился — вероятно, только что заперев наверху «Ганзейский бар». Может, он зашел за коллегой, который тоже вот-вот должен был запереть «Капитанский клуб». Или просто хотел немного ему помочь.

Но они все улыбались, кроме стоявшей у задней двери, под руку со своим адъютантом, сеньоры Гайлинт, сегодня облаченной в цвета субботних предрассветных сумерек. И кроме жены Толстого, поднесшей к губам левую руку, тыльной стороной, будто на нее снизошло видение.

Я поначалу вообще не понял, чтó в этот момент сказал доктор Самир. В белом и черном, как никогда прежде, он протянул руки ладонями ко мне. Господин Ланмайстер, сказал он, начал говорить. И зааплодировал. Все другие, кроме, кажется, сеньоры Гайлинт, тоже захлопали в ладоши. Они аплодировали — как тебе, как тебе, только теперь мне.

Ты это понимаешь, Ласточка?

Я ведь не произнес ни слова. Совсем все стало непонятно, когда доктор Самир приподнял кисти рук и осторожно соединил кончики пальцев. При этом он что-то сказал — по-арабски, я думаю, из чего я понял только слово «Аллах». Между тем сеньора Гайлинт исчезла за дверью. Все же я слышал, как ее удаляющийся голос сумрачно напевает что-то, что удивительнейшим образом напоминает мой единственный звук.

Но так оно и есть. Буффало Билл тоже на борту, Буффало Билл Коди. Вот только он, хотя именно так и выглядит, не относится к нашей компании авантюристов. Во всяком случае, никогда не приходит к столику для курильщиков, хотя наверху иногда сидит. Я имею в виду, в одном из кресел уголка для курильщиков. Там он, как правило, разговаривает с совсем другими пассажирами. Надо бы его дружески пригласить. Но он носит в точности такую же ковбойскую шляпу и такие же усы и бороду.

Еще более интересной мне представляется писательница. Я вижу ее порой, когда меня после фортепианного концерта выкатывают из «Капитанского клуба» в Галерею. Правда, благодаря своей трости я могу и самостоятельно сесть в кресло-каталку. В том случае, если не остаюсь в ней всю ночь. Но тогда я нуждаюсь в ком-то, кто поможет мне одолеть рампу.

Трость я не позволяю забрать, хотя Патрик охотно мне помогает, даже самым ранним утром. Для чего он должен вставать гораздо раньше, чем, собственно, ему полагается по службе.

Я постоянно открываю для себя новых попутчиков. К примеру, старого викинга, который по утрам любит плавать в бассейне. Независимо от того, насколько холодно. В остальное время этот грузный мужчина по большей части стоит сзади, у леера. Он часто носит жилет из тюленьей кожи. Он опирается на массивную узловатую палку. И на нем постоянно почти столь же массивные солнечные очки. Из-за небрежно подстриженной окладистой бороды лица его совсем не видно. И еще на концерте была некая пожилая дама. Ее муж носит свой горб так, как если бы это был противовес к его пузу. Бабочка у него на рубашке такая же лаково-красная, как платье его жены. И такой же красный — платочек в кармане. Длинная прядь волос упала ему на лицо, я и сейчас это вижу. Как он ее откинул. Она опять упала вниз. Поддавшись неожиданному порыву, жена положила левую руку на его правое запястье. И рука так и лежала там, пока оба слушали музыку. Какие же, наверное, жидкие, подумал я, его седые, зачесанные назад волосы.

Что все они только сейчас попали в поле моего зрения! И эта писательница. Что я не замечал ее раньше. Ведь в отношениях между нами утвердилось безусловное доверие, с тех пор как она увидела эту тетрадь и что я записываю в ней что-то.

Где, собственно, предыдущие тетради? В моей каюте, само собой, но где именно? Может, в одном из ящиков тумбочки. А может, я их и прячу с тех пор, как за мной стали наблюдать. О чем я в данный момент опять вспомнил. За истекшее время их должна была набраться целая кипа, как у моего друга, клошара, — кипа тетрадей с кроссвордами.