Корабль-греза

Но чтобы русский ребенок в то время учился в университете? Об этом и речи не было. Даже об обучении, как же это называлось, в высшей школе. Мальчик, сказала бабушка, освой какую-нибудь нормальную профессию, которая может прокормить мужчину. Мать же в любом случае не потратила бы на меня ни единого пфеннига сверх того, что было абсолютно необходимо. Что она и повторяла постоянно. Три креста — она всегда говорила, что трижды перекрестится, когда этот ее позор наконец уберется с глаз долой. Дескать, если бы не бабушка, она бы сбагрила меня куда-нибудь сразу после рождения. И что я ей, то есть бабушке, должен быть вечно благодарен. Ты, дескать, должен был бы ноги ей целовать, вместо того чтобы своими выкрутасами превращать нашу жизнь в ад. Но чего другого можно ждать от русского ребенка? И бабушка влепила мне оплеуху, хотя мне было уже почти пятнадцать, когда я залез под юбку к... — как бишь ее звали? Герда? Элизабет? Там пахло, как в клетке со львами. Но в зоопарке я был последний раз маленьким ребенком. Шестилетним, мне кажется, вместе с Коринной Салье, которая жила в соседнем доме. Чтобы сходить туда со Свеном, у меня никогда не находилось времени.

Когда сеньора Гайлинт сказала, вот дело и дошло до этого, господин Ланмайстер. Вы готовы?

Тут-то и появился Патрик, чтобы доставить меня к роялю, еще до полудня и совершенно публично. Это смахивало на маленькое триумфальное шествие. Мадам Желле и сеньора Гайлинт вместе с, она держала его под руку, Буффало Биллом. Я имею в виду мистера Коди. Как они все шагали за мной и Патриком, а позади них адъютант. Как эскорт.

У меня в самом деле создалось впечатление, что пассажиры, мимо которых мы двигались, смотрели нам вслед, после того как расступались. Возможно, эту историю с роялем они обсуждали и раньше. Такой корабль все равно что деревня. Поэтому я и сам изначально не думал о высшей школе или учебе в университете. Это была только мысленная игра, но красивая. Так что я сохранил все книги о полупроводниках и даже о триадах. Вероятно, сегодня они стоят у Свена, если он их не отдал кому-нибудь. Единственное, что для меня тогда было важно, — вырваться из этой деревни. От этих злых женщин.

Кассиопея, Андромеда, Вероника. Что я их всех помню!

Когда Свен был еще маленьким, он любил, когда мы смотрели в ночное небо. Это я делал вместе с ним слишком редко. Но все же показал ему, что на ночном небе что. Может, он это запомнил о своем отце. Запомнил те несколько раз, когда я находил время для таких вещей. Но и тогда речь для меня шла только обо мне самом. Ведь от этого я сам снова становился маленьким. Потому что я, мальчиком, перед лицом этого безумно гигантского холодного пространства чувствовал, что здесь я принят и здесь мне хорошо. Как русскому ребенку, так сказать.

И потом там сидела эта русская, в самом деле, у рояля, и уже нас ждала. Хотя ты, конечно, украинка. Ты всегда так и говорила, когда тебя спрашивали.

Причем я тебя поначалу не узнал. Настолько иначе ты выглядела, чем в моих грезах. Которые довольно-таки смешны. Сеньора Гайлинт подстроила всё так, чтобы я это наконец понял. Даже от тебя должен я захотеть отступиться.

Само собой, непосредственно в той ситуации я ни о чем таком не мог думать. Ведь едва Патрик вкатил меня в «Капитанский клуб», как ты поднялась — в своих кроссовках, в своих джинсах, в своем джемпере. Все в тебе казалось мне более отчуждающим, чем когда ты играешь перед публикой. К примеру, я впервые обнаружил маленькую бородавку на твоей правой щеке. Ты раньше покрывала ее пудрой. Эта легкая выпуклость становилась незаметной, когда приобретала тот же светлый оттенок, что и кожа вокруг. Теперь-то я знаю, что можно влюбиться и в бородавку. Был бы моложе, хотелось бы непрерывно ее целовать.

Но что другие теперь тоже вошли в «Капитанский клуб», а до них это сделал только Патрик, меня ведь надо было туда вкатить, это уже говорит, касательно тебя и меня, всё

— Дайте мне, пожалуйста, перевести дух, — и сеньора Гайлинт крикнула: пойдемте, детки, оставим этих двоих наедине!

Так что они действительно ушли, и ты, которую сеньора Гайлинт назвала маленькой украинкой, села ко мне. Для этого Патрик подкатил мое кресло к клавиатуре, справа. Потом и он ушел. Не нервничайте, господин Ланмайстер, сказал он еще.

Между тем я нервничал только постольку, поскольку все еще не понял, что это была ты. Ты мне казалась совершенно чужой, нагловатой, можно сказать, особой.

Которая пододвинула к роялю черный винтовой кожаный табурет. И потом уселась так близко ко мне, что у меня закружилась голова. А ведь я уже не чувствую почти никаких запахов. Тем не менее твой аромат здесь присутствовал. Твой собственный, духами ты не пользуешься. Только его я и воспринимал, в гораздо большей мере, чем тебя саму. Но говорить в данном случае о каком-то «ты» — это явная фальшь.