Корабль-греза

Что, честно говоря, стало еще одним поводом для моего решения больше не подниматься с постели. Таким образом я бы уклонился от сеньоры Гайлинт, не будучи вынужденным ее оттолкнуть. Обижать ее я не хочу. Ради этого я бы даже отказался от рояля, да и от маленькой украинки. Под последним я имею в виду только твое присутствие, ничего больше. Я нахожу удивительным, что человек, которым ты восхищаешься, кажется, когда он вдали от тебя, совершенно иным. Стоит тебе приблизиться к нему, а ему сесть непосредственно рядом с тобой, и он превращается в чужака. Тогда как, пребывая вдали, человек остается полностью сохраненным. Это как если бы вас теперь было двое и вы бы даже не состояли между собой в родстве. А если и состояли бы, то в лучшем случае как кузины.

Поэтому с любовью всё всегда обстоит сложно. Ты любишь другого человека только на отдалении. А когда привлекаешь его к себе, того прежнего человека здесь уже нет. Того, который, согласно его заверениям, и есть он. Более того, он упорно хочет настоять на своем. Из-за этого все тускнеет, даже тот человек-в-отдалении. Греза ведь намного сильнее, чем реальность. Становясь реальностью, она гибнет. Тогда ты хочешь только поскорее избавиться от этого человека, о котором тебе однако напоминает человек-в-отдалении. Соответственно, тебе теперь хочется избавиться и от того тоже.

Татьяна в самом деле не хотела, чтобы я постоянно лежал. Не осложняйте мне так сильно жизнь! Не будьте, пожалуйста, таким упрямым! Я ведь только хочу кое-что на вас надеть. Она действительно, можно сказать, отчаялась, что прежде позабавило бы меня. Если все время молчать, можно довести окружающих до белого каления, потому что против этого у них никакого средства нет.

Но теперь речь об этом больше не шла. Мое единственное стремление состояло в том, чтобы оставаться лежачим. Но объяснить это я как раз и не мог. С другой стороны, я не хотел, ни при каких обстоятельствах, умереть в постели. Не потому, что Татьяна мне этого не позволила бы, но потому, что Сознание такого не допускает. Простое затухание — это в самом деле неподобающий вид умирания, если человека, подобного мне, наполняет внутренняя ясность. Тем временем Татьяна все же разъярилась и, отчаявшись, позвала Патрика. Но не из-за моего лежания в постели. А потому, что обнаружила дверь.

Я и так уже удивлялся, что процарапанные мною надписи остаются совершенно незамеченными. Хотя их на самом деле всего три или четыре, самое большее пять. Потом как-нибудь надо будет проверить. Но я о них попросту забыл, а позже они потеряли свое значение.

Для ярости Татьяны, однако, хватило этих нескольких строчек. Что это вы тут опять учинили?! И так далее. Тут уж мое лежание стало мне не в радость, причем всего лишь из-за дат на двери. Кроме того, я забыл, пронеслось в моей голове, отдать доктору Гилберну его швейцарский нож.

Теперь думать об этом уже поздно. Хотя это был бы хороший предлог. И одновременно — подходящая причина, чтобы теперь все же встать. Даже если тогда, оказавшись снаружи, я бы опять стал невольным объектом сладострастных поползновений сеньоры Гайлинт.

Между тем мне пришла в голову одна важная мысль. А именно, что сто сорок четыре воробья — все же никакая не выдумка мсье Байуна. Но они, в полном соответствии с характером воробьев, собираются в группы. Группы из тех, что распознали друг друга. Это, к примеру, объясняет феномен стола для курильщиков или уголка для курильщиков палубой выше. Распознаю́т друг друга не все, но всегда только некоторые. А именно те, что подходят друг к другу. Потому-то в маджонге имеются масти. Ветры, Цветы, Драконы, Медяки [122]. В этом я хотел непременно убедиться посредством наблюдения, которое теперь было бы осознанным.

Но Татьяна, само собой, продолжала бушевать. Это ей не идет. Лицо ее делается пунцовым. И я всякий раз невольно думаю: сейчас с ней произойдет то же, что и со мной. Тогда и она окажется в судовом госпитале. Поэтому я иногда опасаюсь, что ее заботливость ей повредит. Я слишком хорошо знаю по собственному опыту, как в конце концов заканчивается пребывание в госпитале. А именно — скверно. Я не могу брать на себя ответственность еще и за это. Я и без того много чего должен нести.

Тогда как Патрик, который теперь появился, воспринял эту дверь совершенно хладнокровно. Он, правда, сказал: «Ого!» — но потом — что Татьяна должна успокоиться. Мол, не так уж все плохо. И еще, поскольку для бывшего лесоруба это вполне естественная мысль, — что на такой случай и существуют плотники. Корабельные плотники, сказал он. Им, дескать, исправить такое — раз плюнуть.