Корабль Иштар

— Старик, — успокаивающе сказал лейтенант, — я обязательно сделаю то, что ты просил. Мы выйдем на «Мосту», и я позвоню из первого же автомата. Ты сказал, Дискавери-Клуб?

Все было бы просто замечательно, если бы я не был уверен, что он думает, будто ублажает психа.

— Расскажите об этом матросам, — попросил я. — Я знаю, что я говорю. Меня не сломили, но я ничего не могу доказать. Конечно, вы ничего этого не сделаете. Но если искорка понимания случайно вспыхнет в вашем мозгу сегодня вечером или даже завтра, пожалуйста, позвоните, как я вас просил,

— Гарри! Пожалуйста, успокойся! — заклинала девушка. Она выразительно взглянула на лейтенанта. — Я уверена, что лейтенант в точности выполнит свое обещание.

— Конечно, я все сделаю, — заверил он меня и слегка подмигнул девушке.

Я откровенно расхохотался: ничего уже нельзя было сделать. Никто бы не устоял перед этим взглядом Евы — таким умоляющим, таким благодарным, таким понимающим и умеющим ценить. Ни матрос, ни офицер и ни кто другой.

— Все в порядке, лейтенант, — сказал я. — Я не виню вас. Я тоже был уверен, что при входе в нью-йоркское метро под носом у полицейских меня невозможно украсть. И я ошибся. Но я решил, что уж из поезда меня точно невозможно будет утащить. И опять я ошибся. И все-таки, лейтенант, если вам захочется узнать, сумасшедший я или нет, позвоните в Клуб.

— Ох, брат, — вздохнула Ева и опять разрыдалась.

Я опустился на свое место, выжидая более удобного для бегства случая. Девушка сжимала мою руку в своей, время от времени поглядывая на лейтенанта. Конзардине уселся справа от меня. Вальтер сел рядом с Евой.

На станции «Бруклинский мост», постоянно оглядываясь на нас, матросы вышли. Я сардонически просалютовал лейтенанту, девушка подарила ему прекраснейшую благодарную улыбку. Это было как раз то, что нужно, чтобы заставить его забыть мою мольбу.

Делая толпа ввалилась в вагон. Я с надеждой разглядывал их, пока они рассаживались. По мере того как я приглядывался к их лицам, надежда моя постепенно угасала. Старый Вандербилд, печально подумал я, был не прав, когда говорил о людях: «Чтоб они были прокляты!» Следовало бы сказать: «Чтоб у них язык отсох!»

С полдюжины евреев возвращались домой в Бронкс. Припозднившаяся стенографисточка, сев, тотчас же вытащила губную помаду. Еще вошли трое юнцов с кроличьими лицами; итальянка с четырьмя неугомонными ребятишками; почтенный пожилой джентльмен, подозрительно поглядывающий на их ужимки; простоватый негр; довольно приятный мужчина средних лет с дамой, скорей всего школьной учительницей; две хихикающие девицы, которые тотчас же начали строить глазки юнцам; работяга; трое, по всей видимости, клерков и еще дюжина разных идиотов. Обычный коктейль нью-йоркского метро. Ни справа, ни слева я не обнаружил никого сколь-нибудь посообразительнее.

Ничего не оставалось, как обратиться к этим людям. Трое моих сторожей дали бы им сто очков вперед по количеству серого вещества и находчивости. Они сделают мою мольбу бессмысленной, не успею я ее даже кончить. Но я мог, я должен был обронить предложение позвонить в Клуб. Я убеждал себя, что кто-нибудь окажется достаточно любопытным, чтобы рискнуть позвонить в Клуб. Я сосредоточил свой взгляд на величественном пожилом джентльмене — он казался как раз таким, нужным мне человеком, который не успокоится, пока не выяснит, что же все это значит.

Однако едва я собрался заговорить с ним, как девушка весело хлопнула меня по руке и наклонилась через меня к Конзардине.

— Доктор, — ее чистый и звонкий голос был слышен на весь вагон. — Доктор, кажется, Гарри уже гораздо лучше. Можно я дам ему — ну, вы знаете что...

— Отличная мысль, мисс Вальтон, — ответил он. — Конечно дайте.

Из внутреннего кармана своего длинного спортивного пальто девушка вытащила маленький сверток.

— Вот, Гарри. — Она протянула его мне. — Это твой маленький приятель, ему было очень одиноко без тебя.

Я механически взял сверток и развернул его.

У меня в руках оказалась грязная, мерзкая тряпочная кукла!

Я ошарашенно разглядывал ее, осознавая поистине дьявольскую хитрость тех, кому я попал в лапы. Ясный голос девушки привлек внимание всего вагона. Кукла была ужасающе нелепа. Я заметил, как скептически оглядел меня сквозь очки величественный пожилой джентльмен, как Конзардине перехватил его взгляд и со значением постучал себя костяшками пальцев по лбу, — и каждый, кто его видел, правильно понял этот жест. Гогот негра неожиданно смолк. Старые евреи замерли, вытаращившись на меня; стенографисточка уронила свою сумочку; итальянские детишки зачарованно уставились на куклу; парочка средних лет в замешательстве отвернулась.

Как я оказался на ногах, прижимая к себе куклу, словно боясь, что ее отберут у меня?

— Черт! — выругался я и замахнулся, чтобы швырнуть куклу на пол.

И тут до меня дошло, что сопротивляться дальше бессмысленно.