«Корабль любви», Тайбэй

Девушки переглядываются. Возможно, Дебра была права, мне с самого начала не стоило приглашать Рика участвовать в танце и тем более выстраивать номер вокруг сражения на посохах. Но мне это нравится. Я обожаю наш с Риком поединок. Если не делать то, что нравится, тогда в чем смысл?

— Он непременно придет, — повторяю я. — Продолжим. С порядком выступлений разобрались. Давайте посмотрим, нужна ли помощь аукционистам.

* * *

В залитом солнцем внутреннем дворике театра девушки с библейского факультатива Лины застилают белыми скатертями прямоугольные столы и размещают две дюжины мольбертов, привезенных тетей Софи. Другие ребята выставляют на стол для угощений накрытые пленкой блюда с мочи, няньгао и другими лакомствами с цзяньтаньских кулинарных факультативов.

Софи забирает три мольберта для работ Ксавье. На первый она ставит рисунок с изображением двух драконьих лодок на реке Цзилун, поворачивая его к свету.

— До чего же он талантливый, — вздыхает моя подруга. — Я была такой дурой, Эвер.

У меня в горле набухает комок.

— Не ты одна.

Появляется Ксавье в черной шелковой рубашке, с длинным рулоном бумаги под мышкой. Его волнистые волосы зачесаны за уши.

— Привет, девчонки! Я принес эскиз настенной росписи.

Ксавье замечает свои работы, и на его скулах играют желваки: я опасаюсь, что он попросит нас снять их. Или уйдет.

Затем он поправляет на мольберте лист с тремя стариками в черных шляпах, который Софи по своему усмотрению назвала просто «Три старика».

— Когда ты их так расставляешь, кажется, будто это работы настоящего художника.

— Это и есть работы настоящего художника. — Я подхожу к нему. — Но ты их не подписал.

Его непроницаемые глаза встречаются с моими. — Если кто-то их и купит, то лишь я сам.

* * *

Ксавье и Софи прикрепляют эскиз росписи на задник сцены. Это коллаж из событий цзяньтаньской смены, между сценками извивается гибкий зеленый китайский дракон. Пятиарочные ворота Национального дворца-музея. Золотая урна с дымящимися ароматическими палочками. Толпа, танцующая под стробоскопами. Китайские иероглифы, искусно вписанные в очертания озера Зинтун в виде солнца и луны[110]. Слияние двух потоков, голубого и серого, в ущелье Тароко: голубой наводнен китайско-американской молодежью, серый кишит черноволосой публикой всех возрастов.

— Аллегория, — поясняет Ксавье, касаясь меня локтем — я остановилась перед последним сюжетом. — Это все мы.

Я наклоняю голову, читая по картине без слов. Мы прорубаем собственный путь сквозь скалу, пока не сливаемся с более широкой рекой жизни. Изображенный поток причиняет мне страдания, но он же залечивает рану — как и полагается искусству.

— Это великолепно. — От восторга у меня перехватывает горло. — Мне очень нравится.

Ксавье протягивает маленький рулон, перевязанный коричневой лентой:

— Ты просила не рисовать тебя, но я подумал, что против этого ты возражать не будешь.

— О!

Я разворачиваю рулон и рассматриваю пять рисунков: мы с Риком сидим вдвоем на оранжевом камне в ущелье Тароко; Рик и я на фоне огней вечернего рынка; наш поединок на границе Национального парка Кэньдин; я хохочу, запрокинув голову.

И последний рисунок: мы с Софи сидим на берегу озера Зинтун, моя подруга склонилась над планшетом, я обхватила колени руками. В ту минуту мы говорили о Ксавье.

— Ты была права. Во многом. — Ксавье дотрагивается до крошечного посоха бо в моей нарисованной руке: — Вот на что похоже счастье.

К нам подходит Софи:

— Я продам твой эскиз росписи с аукциона в последнюю очередь.

— Анонимно, — предупреждает Ксавье. — Скажешь, что его написал один из учеников.

— Конечно, — соглашается Софи и ахает, увидев рисунок, где мы с ней вдвоем: — Как красиво!

— Цвета! — Я ощущаю болезненный комок в горле, наконец-то избавившись от стольких тайных горестей. — Я никогда не видела таких удивительных цветов.

* * *

За кулисами, в увешанной зеркалами гримерке, я переодеваюсь в рубиновое платье. Короткие рукава почти полностью открывают руки, черный пояс, завязанный сбоку, подчеркивает талию. Подол скромно прикрывает колени, но шелк липнет к телу. Взглянув на свое отражение, я инстинктивно начинаю горбиться, чтобы скрыть женственные изгибы тела. Но тут же заставляю себя распрямиться. И все же, когда убираю свою одежду в сумку, у меня сосет под ложечкой при мысли о том, что ко мне будут прикованы взгляды всех цзяньтаньцев. Из сумки выпадает фотография — та самая, что вернул мне Ксавье. Я привычно вздрагиваю, но впервые позволяю себе рассмотреть снимок.

И вдруг невероятный сюрприз — оказывается, все гораздо лучше, чем я опасалась! Правильный свет лестным образом подчеркнул мои скулы, балетный изгиб шеи, хорошую осанку. Я по-прежнему предпочитаю броситься под рикшу, лишь бы эти снимки не разошлись по рукам, но больше не испытываю унижения при виде собственного тела.

Входит Софи и открывает перед зеркалом свою косметичку.

— На улице дым коромыслом, — сообщает она.