Корабль мечты

– Целую тебя во имя Господа нашего Иисуса Христа. – Он дотронулся губами до его правой щеки. – Прекрати показывать им эти дырки, шут, – прошипел патриарх, делая вид, что целует монаха. – И помни, нам признание не нужно. Народ и так верит в ее виновность. Ты должен позаботиться лишь о том, чтобы толпа не изменила свое мнение. – Он посмотрел доминиканцу в глаза. – Аминь!

– Аминь! – повторил Святой и вернулся на свое место.

– Теперь защитник, – равнодушно произнес патриарх, показывая толпе, что речь сейчас пойдет о ком-то совершенно неважном. – Отец Венцеслао… Какое странное имя, отец, – улыбнулся патриарх. – Венцеслао да Уговицца.

Толпа засмеялась.

– Откуда же вы родом?

Публика посмотрела на монаха, облаченного в обычный для доминиканцев наряд: белую рясу, белый скапулярий, черную накидку с капюшоном. Венцеслао нерешительно поднялся из-за стола. Взгляд его белесых мутных глаз, пораженных катарактой, вперился в патриарха.

– Это маленькое селение в Альпах, ваше превосходительство. Неподалеку от Бамберга.

– Значит, вы немец? – спросил патриарх.

– Нет, ваше превосходительство…

– Впрочем, это не важно, – перебил монаха патриарх. – В конце концов, мы собрались здесь не для того, чтобы изучать географию. – Он выразительно посмотрел на публику в зале.

Толпа расхохоталась.

– Вы готовы к вашей… неблагодарной задаче, отец Венцеслао?

– Честно говоря, не очень. – Доминиканец осторожно обогнул стол, вытянув руки вперед, чтобы не споткнуться. – Я вообще ничего не знаю о том, как ведется процесс инквизиции.

Патриарх оцепенел.

– Отец, вам не следует скромничать.

– Нет-нет, я говорю правду, ваше превосходительство.

– Отец! – громко перебил его патриарх. – Значит, вам придется положиться на то, что сам Господь поведет вас.

– Как прикажете. – Защитник низко поклонился.

– Мне нечего вам приказывать, – немного смущенно поправил его Контарини. – Я лишь советую вам.

– Каждый ваш совет – приказ для меня, – униженно пробормотал отец Венцеслао.

Толпа громко рассмеялась.

Исаак, сидевший в первом ряду, посмотрел на Джудитту и поднял руку, чтобы подбодрить дочь, но затем повернулся к Октавии.

– Все это лишь фарс, а они даже не пытаются это скрыть, – возмущенно прошептал он, переглядываясь с Ланцафамом.

Лицо капитана не предвещало ничего хорошего.

– Не волнуйся, – шепнул Джудитте Ланцафам.

Девушка ухватилась за прутья клетки, глядя на невзрачного маленького человечка, который должен был защищать ее и при этом даже не посмотрел в ее сторону. Он немного хромал, казался нерешительным и покорным и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Глаза подернулись белесой пленкой, на шишковатом носу проступили поры, на щеках багровели лопнувшие сосуды, как у пьяницы. Тонзуру покрывали прыщи, пальцы венчались грязными ногтями. Отец Венцеслао непрерывно перебирал четки, висевшие у него на поясе.

– Не волнуйся, – повторил Ланцафам.

Джудитта повернулась к нему.

– Это вы мне говорите или самому себе?

Ланцафам промолчал, опуская глаза.

– Вы не хотите вначале поговорить с обвиняемой, которую вы будете защищать? – спросил у Венцеслао Джустиниани, словно подсказывая, что это необходимо сделать.

Доминиканец нерешительно покосился на патриарха, подслеповато щурясь, помолчал немного и покачал головой.

– Нет… пожалуй, нет. – Венцеслао поспешно вернулся за стол. – Пожалуйста… скажите что-нибудь… – шепнул он брату Амадео. – Помогите мне.

– Я прошу разрешения начать с обвинительной речи, патриарх, – торжественно произнес Святой, вставая.

– Вы готовы, exceptor[16]? – спросил Контарини, поворачиваясь к небольшому столику, за которым сидел тщедушный мужчина средних лет.

Писарь взял в руку позолоченное гусиное перо и поспешно обмакнул его в большую чернильницу. Перед ним на столике лежал сложенный вчетверо лист пергамента, перехваченный хлопковой нитью.

– Да, ваше превосходительство.

Задача писаря состояла в том, чтобы записывать каждое слово, произнесенное на процессе.

– Значит, quaestio[17] может начаться, – провозгласил патриарх.

«Да, пусть начнется этот фарс». – Меркурио старался найти опору в своем гневе. От страха у него подкашивались ноги. Юноша посмотрел на Джудитту и увидел, что она высматривает его в толпе. Капитан Ланцафам сказал ей, что Меркурио замаскируется, но девушка не оставляла попыток отыскать его. Меркурио и самому хотелось открыться ей, показать, за чьей личиной он скрывается. Но нельзя было этого делать. Собственно, для блага Джудитты. Если его арестуют – а Меркурио заметил, что офицер из дворцовой стражи присматривается к людям в зале, – то у Джудитты не будет ни единого шанса спастись. Как бы ему ни было тяжело, Меркурио должен нести этот груз в одиночку. Нельзя было раскрыться.

И Меркурио сосредоточил все свое внимание на Святом. Он с ненавистью смотрел на Амадео, желая доминиканцу смерти.

Святой поклонился, обошел стол и ткнул пальцем в сторону Джудитты. Он молча шел вдоль трибуны, пока не остановился перед клеткой. Но и на этом Амадео не успокоился. Он сунул палец в клетку (толпа потрясенно охнула), так что Джудитта отпрянула.