Корабль-призрак

«А как часто так называемые христиане клянутся тем, во что они не верят! — воскликнул охотник Вильфред. — Впрочем, как хотите, я могу взять свою дочь с собой!»

«Нет, продолжайте!» — с досадой крикнул отец.

«Клянусь всеми духами этих гор и всею их властью в добре и зле, на благо и на беду человека, что беру Христину себе в жены; что буду всегда охранять, беречь и любить ее, и что рука моя никогда не подымется на нее; и если я нарушу эту клятву, пусть месть этих духов падет на мою голову и головы моих детей, и пусть они погибнут от волков, коршунов или других лесных зверей, чтобы тело их было разорвано на части, и оглоданные кости белели в лесу, всем этим я клянусь!»

Отец колебался, прежде чем произнести заклинание на своих детей, а маленькая Марчелла, слыша эти ужасные слова, вдруг разразилась громким плачем. Это, видимо, смутило всех, особенно отца, который грубо прикрикнул на девочку, после чего та поспешила спрятать свою голову в подушки и заглушить в них свои рыдания. Таков был второй брак моего отца, а поутру охотник Вильфред сел на своего коня и уехал неизвестно куда. С этого времени отец с мачехой стали спать в одной комнате с нами, и все осталось приблизительно по-прежнему, только мачеха теперь уже больше не ласкала нас, а даже нередко била, в отсутствие отца, особенно маленькую Марчеллу.

Однажды ночью сестренка наша разбудила нас с братом и чуть слышно шепнула: «Она вышла из дома за дверь в одной сорочке; я видела, как она осторожно вылезла из кровати, внимательно смотрела некоторое время на отца, чтобы убедиться, что он спит, затем вышла за порог дома!». Что могло заставить ее в такой мороз выйти в одной сорочке за порог, когда на дворе был снег по колена? Спустя час мы услышали вой волка под самым нашим окном.

«Это волк! — воскликнул брат. — Он ее разорвет на части!»

«О, нет! Он ничего ей не сделает!» — сказала Марчелла.

И действительно, спустя несколько минут наша мачеха воротилась, заперла дверь на засов, осторожно и неслышно, затем подошла к ведру с водой и умыла себе лицо и руки, после чего осторожно юркнула в постель.

Все это показалось нам стать страшным, что мы решили на следующий день не спать и следить за ней. И что же, не только в последующую ночь, но и почти каждую ночь она вставала с постели и в одном ночном белье выходила за дверь, а после ее ухода мы каждый раз слышали вой волка под окном, и каждый раз, вернувшись в избушку, она умывалась, прежде чем лечь в постель. Кроме того, наблюдая за нею и в течение дня, мы заметили, что она почти никогда не садилась к столу, когда мы с отцом обедали или ужинали, а в тех случаях, когда это делала по настоянию отца, то делала это с видимым отвращением, как будто вся приготовленная ею самой пища была ей противна; а с другой стороны, мы не раз ловили ее на том, что, беря мясо, чтобы приготовить похлебку или жаркое, она торопливо отрезала от него порядочный кусок и тайком от нас съедала его сырым.

Брат мой был смелый и решительный мальчик и потому не хотел ничего говорить отцу, прежде чем не узнает наверное, в чем дело. С этою целью он вздумал последовать за ней и своими глазами убедиться, что она делает на дворе по ночам. Мы с Марчеллой старались отговорить его, но он не поддавался нашим увещаниям и в следующую ночь лег не раздеваясь, а как только мачеха вышла за дверь, схватил ружье отца и вышел за ней следом.

Спустя несколько минут мы услышали выстрел; удивляюсь, как он не разбудил нашего отца. Мы дрожали всем телом; минуту спустя вернулась мачеха; рубашка на ней была вся в крови, я поспешил зажать Марчелле рот рукой, чтобы она не вскрикнула. Мачеха подошла к отцу, вгляделась в его лицо, чтобы убедиться, что он не проснулся, затем подошла к очагу и стала раздувать уголья в золе, пока они не разгорелись ярким пламенем.

«Кто здесь?» — вдруг окликнул отец, проснувшись.

«Спи спокойно, дорогой мой! — ответила мачеха. — Это я почувствовала себя не совсем здоровой и раздула огонь, чтобы нагреть немного воды.»

Отец перевернулся на другой бок и опять заснул, но мы продолжали следить за мачехой: мы видели, как она сменила белье, а то, что было на ней, бросила в огонь; при этом заметили, что ее правая нога была как будто прострелена, и из раны обильно сочится кровь. Мы видели, как она искусно перевязала рану и, переменив себе белье, оделась и осталась сидеть у огня до самого рассвета.

Марчелла и я оба дрожали, как осиновые листы. Где наш брат? Каким образом получила мачеха эту рану, если не от выстрела брата? Наконец, встал отец, и тогда я обратился к нему с вопросом: «Где наш брат Цезарь?».

«Цезарь? Как где? Да где же ему быть?»

«Боже милосердый! — воскликнула мачеха. — То-то мне казалось, что ночью кто-то отворял дверь, а где твое ружье, супруг мой?»

Отец взглянул на гвоздь, где всегда вешал ружье, и увидел, что его нет. С минуту он стоял в недоумении, затем схватил топор и, не сказав ни слова, выбежал за дверь.