Корабль Рима

Сципион сделал еще один глоток вина, прислушиваясь к реву толпы на площади в полумиле от его дома. Городской дом сенатора был пуст: слуг отпустили, а личная охрана участвовала в триумфальном параде Гая Дуилия. При мысли о младшем консуле ненависть Сципиона вспыхнула с новой силой. Этот человек забрал себе все, что по праву принадлежало ему. Сципион хорошо помнил их последнюю встречу на палубе карфагенского флагмана, презрение и отвращение, промелькнувшие на лице Дуилия, пренебрежительный тон, которым он приказал доставить Сципиона на борт «Аквилы», игнорируя ранг старшего консула. Сенатор также запомнил победное выражение на лице молодого капитана Перенниса, стоявшего в окружении своей закаленной в боях команды. Этой картины он не забудет никогда.

Триумфальное шествие достигло главной площади, и толпа разразилась неистовыми криками, приветствуя Дуилия, поднимавшегося по ступеням курии. Там сенаторы возложат ему на голову золотой оливковый венок — символ победы. Сципион не мог думать об этом без отвращения. Награду отняли у него с помощью хитрости и предательства. Высказывались даже предложения наградить Дуилия когноменом, почетным прозвищем, которое отражало бы признание его победы. Политические противники уже придумали Сципиону собственное прозвище: Асина, или Осел, в честь позорного поражения при Липаре.

Услышав, что кто-то вошел в комнату, сенатор встал. Это была его жена Фабиола. Женщина медленно приблизилась к Сципиону; лицо ее оставалось суровым. Фабиола взяла кубок из руки мужа и аккуратно поставила на стол.

— Тебя предали, — сказала она.

Сципион кивнул, снова сел и потянулся за кубком.

Фабиола остановила его руку, взяла Сципиона за подбородок и подняла его лицо, глядя прямо в глаза.

— Тебя предали в твоем собственном доме, один из рабов, который состоит на службе у Дуилия.

Слова жены медленно доходили до сознания Сципиона.

— Ты знаешь, кто это?

— Да, но он ни о чем не подозревает.

Сципион кивнул; ему ничего не нужно было объяснять. Если предатель не догадывается, что его раскрыли, появляется возможность манипулировать информацией, которую получает Дуилий. Консул улыбнулся, и его улыбка тотчас отразилась на лице жены. Приветственные крики на площади усилились, и Сципион закрыл глаза. Впервые за весь день этот звук не раздражал консула, и он сумел отвлечься от шума, сосредоточившись на лицах врагов, проплывавших перед его внутренним взором, — лицах сенаторов и капитана галеры, врагов, которые жестоко поплатятся за неверность и предательство.

* * *

Гиско закричал от боли, когда второй гвоздь пронзил его правую ладонь. Привязывая его запястья к перекладине, палачи работали молча и споро, не обращая внимания на безумное лицо жертвы. Гамилькар бесстрастно смотрел на приговоренного адмирала, пряча за невозмутимостью отвращение к жестокому ритуалу. Всего в нескольких ярдах от него Будес раскрыл рот в безмолвном крике, когда веревку до отказа затянули на его шее. Он рухнул на землю, а распухший красный язык вывалился изо рта. Двое стражников подняли безжизненное тело бывшего командира эскадры и швырнули в костер, где уже горели тела шестерых высших офицеров флота.

Очередными ударами молотка палачи прибили ноги Гиско к боковинам креста, чтобы дать опору верхней половине тела и продлить агонию. Крики адмирала не ослабевали — физическая сила и природная выносливость не давали ему потерять сознание. Крест подняли в вертикальное положение, и теперь вес тела приходился на пронзенные гвоздями руки и нога. Невыносимая боль лишила Гиско остатков гордости, и он молил о смерти.

Не обращая внимания на крики приговоренного к смерти, Гамилькар повернулся спиной к Гиско и окинул взглядом бухту. В порту Панорма стояли на якоре девяносто шесть галер, которым удалось избежать катастрофы при Милах, — слабое утешение за потерю огромного количества кораблей. Гамилькару предстоит направить Совету отчет о казни Гиско и требование немедленно поручить ему единоличное руководство кампанией. Первым делом он призовет на помощь флот, базирующийся в Малаке на южном берегу Иберии; в течение месяца сто двадцать галер будут в водах Сицилии.

Гамилькар снова повернулся к Гиско, крики которого перешли в невнятное бормотание. На долю секунды адмирал пришел в себя и посмотрел на остатки флота, которым когда-то командовал. Гамилькар кивнул, определяя судьбу Гиско. Завтра он прикажет перебить адмиралу ноги, и тот умрет от удушья, когда вес собственного тела сдавит его легкие.

Отпустив охрану, Гамилькар пошел по берегу к порту, проклиная Сицилию и с ненавистью думая о пустынных берегах и суровых горах острова, совсем не похожих на плодородные окрестности Карфагена. Катастрофа при Милах черным пятном легла на город, и Гамилькар остро чувствовал позор поражения, понимая, что смыть его может только кровь римлян. Враг готовится нанести удар по Термам, единственному порту на северном побережье Сицилии, который оставался в руках карфагенян. После победы враг утратит осторожность, уверившись в том, что карфагеняне разбиты. Гамилькар поклялся рассеять эти иллюзии.

* * *