Корабли Санди

- Ну, я больше не пойду с ними, вот ей-богу! - горячо поклялся Гришка. - Я и сам не рад. Да не знаю, как с ними разделаться. Они чуть не насильно всучили эти проклятые деньги.

После этого разговора я все раздумывал о Гришке. Неустойчивый он какой-то. В чем дело? Мать его работала на самом мощном портальном кране, и мы иногда в перерыв залезали к ней полюбоваться видом на бухту и на море с высоты птичьего полета. Мать у него была еще нестарая, бойкая, языкатая, красивая баба. (Хочется написать именно баба, а не женщина.) Характера Полина Гордеевна была крутого, деспотичного. Даже непонятно, как у нее вырос такой разболтанный сын. А уж лупила она его нещадно за каждую провинность. Но Гришка был терпеливый. Привык.

Вот уж у кого не было никаких авторитетов - у Гришиной матери. Мужчин она в грош не ставила, все до одного у нее либо подлецы, либо дураки. Инженеры "работать не хотят. Ходят, руки в брюки!" Директор завода "хитрюга", главный инженер - "тряпка", заместитель, Родион Евграфович, "знает, что делает", парторгу "давно на пенсию пора", бригадир - "собака", и так далее и тому подобное. Женщин тоже не очень-то уважала. Врач, которая ее лечит, "ни черта не понимает!". Учителя "норовят даром деньги получать". И все это с колыбели слушал Гришка. Неудивительно, что ему "на всех наплевать" и "все осточертело". С такой матерью осточертеет.

Никого не уважает, никого не любит, не сумела построить семью.

Но работница она была отличная. Всегда ее имя на доске Почета. Сына она презирала: "Этот и денег не заработает, и в люди не выйдет".

Мое мнение: это страшная женщина, и напрасно ее уважали на заводе. Мало что хорошо работает. А человек плохой!

Как-то я высказал это дедушке Саше. Он же парторг, которому "на пенсию давно пора".

Дедушка сказал так:

- Все это, Санди, гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я согласен с тобой, что она же сама и виновата, что ее сын воровал, хулиганил, не хотел учиться. И не она сумела вернуть парня на добрую дорогу, а Ермак да ты. Не попади он в вашу компанию, давно бы в колонии отсиживал. Но и обвинять Полину Гордеевну я не могу. Нелегко сложилась у нее жизнь, плохие люди попались на ее пути, вот она и озлобилась. А она, представь себе, отзывчивая при всей ее грубости. С кем случится беда, заболеет ли кто, Полина Гордеевна первая отзовется: придет, постирает, пол помоет, за ребятами присмотрит. Поможет делом, а не словом. Трудно, Саша, в людях разбираться. Тут с кондачка нельзя. Недаром пословица говорит: человека узнать - пуд соли с ним съесть!

Может, дедушка был и прав, но на кран я больше к ней не лазил и к Грише не ходил. Если она добрая, зачем так избивала Гришку, когда он был маленьким? Она и теперь порой такую затрещину ему влепит... Не представляю, чтобы моя мама меня ударила! Да и я бы, наверное, не перенес этого.

Теперь, после разговора с Ермаком, Гришка старался изо всех сил, просто из кожи лез.

Наша бригада в тот день работала в машинном отделении. Накануне вечером Иван Баблак, как всегда, ознакомил нас с чертежами. Распорядился, чтобы талрепы, рымы и клинья были под рукой с утра, когда подадут фундаменты. Сам же составил план погрузки фундаментов. Все у него рассчитано, чтобы не ждать ни минуты. Простоев он не терпел.

Одну за другой спускают такелажники в шахту машинного отделения секции фундаментов. Некогда не то что присесть и закурить (Гришка курил с тринадцати лет; вообще все в бригаде курили, кроме меня и Ермака), но и перекинуться шуткой. Все вспотели, запыхались. Душно. Жарко. Пахнет остывающим металлом, окалиной.

Но вот установлены на настиле второго дна фундаменты под главные механизмы, котлы и всякие устройства. Завтра начнется погрузка самих механизмов.

Сели покурить. До гудка еще четверть часа.

- Нам надо поговорить, товарищи! - сказал Ермак.

Он просто и кратко рассказал, как Гришка задолжал Великолепному.

Баблак нахмурился.

- Эк тебя угораздило, нашел, с кем связываться...- заметил он с досадой.

Все молчали, стараясь из жалости не смотреть на побагровевшего Гришку. Первым заговорил Боцман:

- Надо выручить парнишку. Сложимся или как?

На следующий день мы собрали Гришке восемьдесят рублей. Но на него напал страх перед Великолепным.

- Пырнут меня, и все! - твердил он, чуть не плача. Пришлось нам с Ермаком идти его провожать. Гришка всю дорогу клялся и божился, что если на этот раз "пронесет", то никогда в жизни даже не заговорит ни с одним блатным.

Мы застали всю компанию в ресторане "Европа". Только Клоуна не было (мы его давно уже не видели: с завода он "отсеялся"). Зато были какие-то две девчонки, лет по шестнадцати, в платьях-рубашечках без рукавов, с обесцвеченными, взбитыми волосами. Все было вполне прилично. На столе бутылка шампанского в салфетке, остывший бифштекс, салат, пирожное, на которое наседали, хихикая, девчонки. Обе сразу уставились на меня... Ох! Кажется, я им понравился...

Жора, увидев Ермака (меня он опять забыл) и растерянного Гришку, сразу все понял. В наглых, настороженных глазах мелькнула откровенная злоба. Мальчишкой еще мешал ему Ермак.