Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

Но имен было немного. Чаще "неизвестный", "неизвестный"…

А Петька… кому он здесь мог быть известен?!

– Как имя вашего мальчика? – спросил старик. Он опять подошел и стоял сзади.

– Петр… Петька… Петя Викулов…

– Нет здесь такого, – ласково сказал старик, и я ощутил мгновенную режущую благодарность – и за ласковость, и за это "нет". Но облегчение было секундным.

– Здесь же… столько неизвестных… которым двенадцать…

– Молитесь, чтобы не было его и среди них…

Я молился. Отчаянно, без слов, одной болью сердца.

– Но как узнать?..

– Пойдемте ко мне, посмотрим.

– Что… посмотрим?

– Пойдемте, сударь, вам надо передохнуть. Вы же едва стоите. Да и вымокли.

В самом деле, сюда на площадку сыпался равномерный – не крупный и не мелкий – дождь. Я лишь сейчас заметил…

2

Старик привел меня к знакомому приземистому дому в кладбищенской чаще.

– Раньше здесь жили рабочие, – слабо сказал я. Просто так, чтобы показать, что я размяк не окончательно.

Дед кивнул:

– Жили. Но ушли. Сейчас тут я живу. Один… Я здешний сторож…

Манерами он не очень походил на сторожа. Чувствовалась интеллигентность. Но, впрочем, мало ли было во все времена философов, ушедших в сторожа?

Мы вошли. В просторной комнате стояло сухое тепло. И было почти пусто: некрашеный стол, три табурета, железная старомодная кровать, узкий глухой шкаф у двери. Несколько образов в углу с искрой-лампадкой (то ли настоящей, то ли электрической; невольно вспомнил я подвал, свой кораблик и свечку).

– Сядьте, сударь… Лучше туда, на кровать, привалитесь к стенке. На вас лица нет…

Но я сел на табурет, к столу. Нельзя же полностью терять себя.

– Это пройдет. Сами понимаете, зрелище было… не для всякого.

– Понимаю, – отозвался он суховато. – Но давайте уж доведем дело до конца. Насколько возможно… Вы же сами этого хотели.

– До какого… конца?

Он раскрыл скрипучий шкаф, достал плоскую серую книгу. Вроде тех, что в старину назывались амбарными. Сел напротив меня, полистал.

– Вот, начиная с конца мая… Двенадцать лет, говорите?

– Да. То есть уже почти тринадцать…

– А как выглядел?

– Светлый… худенький такой, курносый… Невысокий… Впрочем, возможно, подрос, пока меня не было…

– Посмотрим… Неизвестный, около двенадцати лет, волосы черные, курчавые… Нет, не он, конечно… Неизвестный, одиннадцать-двенадцать лет, рыжеватый, шрам над левой бровью…

Я опять стал погружаться в серый, какой-то волокнистый страх.

– …неизвестный двенадцати-тринадцати лет, русый, брови светлые, нос вздернутый, на груди и животе крупные черные родинки…

– Подождите, – сказал я со стоном. – Вы… что же, осматриваете каждого? И описываете потом?

Он поднял косматую голову. Сказал тяжело, будто гирю положил перед собой:

– Да. Я настоял на этом. Перед тем как хоронить, осматриваем каждого в кладбищенской часовне. Может быть, потом кто-то станет их искать, хотя шансов на это мало. Или по крайней мере со временем удастся установить имя у тех, кто неизвестен. Чтобы я мог поименно каждого назвать в поминальной молитве… Я ведь не только сторож, но и священник в здешней часовне…

То, что я сказал дальше, далось мне далеко не сразу. Пришлось прорываться сквозь страх, сквозь суеверный внутренний крик "Не надо!", словно сквозь черные джунгли. Но неизвестность страшнее всего, и я выговорил:

– У Петьки… на левой лопатке… родинка, похожая на гусиную лапку. Размером с пятак…

Священник думал секунды три. Потом решительно мотнул головой:

– Нет, сударь. Такого мальчика не было. Я говорю твердо, я помнил бы… – И уже мягче, словно тоже отходя от страха, проговорил: – Всех погибших детей привозят только сюда, значит, среди мертвых вашего Пети нет. Ищите среди живых…

Я помолчал, подышал, загоняя в себя слезы. Ощутил новую надежду. Старик проговорил слегка наставительно:

– Понимаю, что все это тяжело, особенно для непривычного человека. Но вам надо было через это пройти, коли уж решились искать мальчика здесь…

– Но я искал-то его живого…

– На кладбище?!

– Да… У него здесь похоронена мать. Я был уверен, что он придет на могилу. И у него обычай – каждый раз оставлять там бумажный кораблик. Вот я и надеялся…

Старик слушал внимательно. Косматые брови приподнялись, глаза странно просветлели, даже красных прожилок стало меньше. Он чуть улыбнулся заросшим ртом:

– Кораблик… надо же… Ну, Бог даст, мальчик еще придет. А возможно, и приходил, да не мог оставить кораблик по какой-то причине. Скажем, бумагу не нашел… А вы сами-то оставили там о себе какой-то знак?

– Я… нет… – Как же я не сообразил? Ведь в самом деле надо написать на доске или картоне: "Петька, я жив! Петька, я тебя ищу! Отзовись!"

– Благодарю вас, отец… Простите, как ваше имя?

– Отец Венедикт.

– А меня зовут Петр Викулов, так же, как мальчика. А иногда – Питвик… Была такая традиция в компании моих друзей давать прозвища.

Он улыбнулся опять:

– Вам подходит. Похоже на Пиквика…

Видимо, у меня сделалось недоуменное лицо. Он объяснил:

– Был такой персонаж в старинном английском романе. Полный, очень добродушный мужчина. Не обижайтесь…

– Я не обижаюсь! Просто не думал, что в наше время кто-то помнит Диккенса.

– Ну вот вы, оказывается, помните…