Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

Я пешком дошел до улицы Кочегаров — не очень оживленной, но и не безлюдной. Остановил фаэтон-автомат. Вышел из машины за два квартала до кладбища и опять двинулся пешком. Поглядывал, не идет ли кто следом. Были густые августовские сумерки, а на кладбище — полная тьма. Тревожно трещал ночной кузнечик. Я шел, почти ничего не видя перед собой, — на ощупь, по памяти. И наконец разглядел среди веток неяркое желтое окно.

Железный пол

1

По правде говоря, я надеялся на чудо. Несмело, но надеялся. Вдруг Петька нашелся, а отец Венедикт не стал мне говорить заранее, чтобы я от радости не потерял голову.

Но чуда не случилось. Священник и Сивка ждали меня вдвоем. Отец Венедикт впустил меня в дом, а Сивка с ногами сидел на кровати — отмытый, переодетый, почти неузнаваемый. Я мельком отметил это, когда с угасающей надеждой обшаривал глазами комнату.

Светила желтоватая лампа.

Перехватив мой погрустневший взгляд, отец Венедикт кашлянул и сказал:

— Такое дело… Боюсь говорить с полной твердостью, но, по-моему, этот Сивка-Бурка знает вашего Петушка…

— Да?! Сивка, правда?! — Я сел, почти упал рядом с ним на кровать, едва не раздавив ее.

Сивка деликатно подвинулся. От него пахло шампунем и новой одеждой. Вымытые волосы оказались бронзового цвета — жесткие спутанные кольца.

— Что ты знаешь, Сивка?

Он ответил солидно — видимо, чуял важность момента:

— Знаю того, о ком речь. Вашего Петьку.

— Где он?!

— На Пристаня́х, где же еще. Завтра пойдем, сами увидите.

— А если сейчас?!

— Рискованно в темноте-то, — охладил мой пыл отец Венедикт. — Да и нога у него еще побаливает.

Я устыдился и опомнился.

— Сивка, а ты уверен, что это он?

Тот сказал тоном начитанного мальчика из хорошей семьи:

— Посудите сами. Во-первых, он — Петька. Во-вторых, из Византийска…

«Мало ли Петек из Византийска», — подумал я с боязнью, но и с растущей радостью.

— … А в-третьих, кот. Дядя Венедикт… ой, отец Венедикт говорил, что у вашего Петьки был кот. И у этого… Его еще дразнят: «Пит — с котом спит». Ну, не зловредно дразнят, а так, шутя. Потому что кот хороший. И Петька тоже…

«Неужели он притащил с собой Кыса?… А что! Ведь, кроме кота, никого у него не осталось…»

— Серый кот-то?

— Серый. И кончик хвоста загнут…

Чувствуя, что раскисаю от счастья, помолчал я, подышал, успокоился.

— Зовут-то это животное как? Помнишь?

— Нет. Всё просто «кыс» да «кыс»…

Я ощутил, что люблю до слёз не только Петьку, но и тощего Кыса с загнутым кончиком хвоста. И Сивку. И отца Венедикта…

Отец Венедикт встретился со мной глазами, опять кашлянул, смущенно так.

— Ну, все сошлось, значит? Бог даст, завтра увидитесь… Я вам советую: ночуйте здесь. А с утра и пойдете.

— Не стесню?

— Хватит места… А хозяйке вашей я позвоню, чтобы не тревожилась, а то она дама впечатлительная… Ну-ка, Бурка-Сивка, гнедая гривка, пошли на кухню ставить чай. В новом чайнике…

И наш «конек-горбунок» на одной ноге ускакал за отцом Венедиктом.

Через минуту он вернулся, начал с хрустом разворачивать на столе скатерть из белого микропластика. Двигался он уже на двух ногах, но прихрамывал. На левой щиколотке под чулком проступала повязка.

В Сивке мало что осталось от недавнего беспризорника. Если смотреть пристально, можно было еще заметить на лице след прежней бесприютности, этакую трудносмываемую печать улицы, — в излишней обостренности скул, в тенях под глазами, в беспокойном подергивании бровей. Но исчезли коросточки на губах, чистыми стали щеки, разгладился лоб, и уже не щетинились, а были весело загнуты вверх желтые ресницы. И одет Сивка был, как ухоженное дитя обеспеченных родителей, «шахматенком».

Я обратил внимание на эту новую ребячью моду еще днем, когда бродил по городу. Чуть не половина «благополучных» старотопольских мальчишек щеголяла в одежде, украшенной шахматными знаками. На Сивкиных темно-серых чулочках с отворотами у колен были вытканы серебристые пешки. Наружный карман тетратканевой безрукавки украшали два шахматных конька — один тоже серебристый, другой черный. На бежевую тетраткань был выпущен откидной воротник желтой шелковистой рубашки с широкими рукавами. В общем, то ли мальчик в карнавальном костюме шахматной фигурки, то ли юный персонаж старинной шотландской баллады. Только вместо юбочки — просторные, длиною до колен штаны в черно-желтую крупную клетку.

Сивка заметил, что я его разглядываю, застеснялся, засопел.

Я сказал одобрительно:

— Тебя и не узнать теперь. Когда это успели раздобыть такой костюм?

— Дядя… отец Венедикт позвонил кому-то, и тетенька принесла. Быстро… — Он вдруг присел на табурет, лег щекой на стол, глянул на меня из-за бронзовых спутанных завитков. — Отец Венедикт говорит: «Живи у меня, будешь как внук…» Я вот думаю…

— Чего думать-то? Соглашайся.

— Ага, я, наверно, соглашусь. Он говорит: «Снимем квартиру в городе, если ты боишься здесь, на кладбище…» А я и не боюсь. Главное, что свой дом… Только другого боюсь…

— Чего?

— Ну… что по ребятам буду скучать. По нашим… Мы ведь привыкли вместе…