Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

… Плыл я долго и осторожно. Однако не боялся. Жилет хорошо держал меня. Где-то через час выбрался я у окраинных причалов на сушу, перелез через несколько изгородей и кирпичную стену, оказался в глухом переулке. Это была Портовая слобода. Я знал, как добраться до Пристанéй. И добрался. Правда, не скоро, потому что выбрал для безопасности окольный путь, по самым безлюдным улицам.

Китаец встретил меня без особого удивления, но обрадовался:

— Пит! Ай, окаянный, где гулял три недели?! Твой Кыс вовсе отощал, ничего не жрет от тоски…

— Живой?!

— Вот он, швабра-лахудра…

Я присел. Исхудалый Кыс прыгнул мне на грудь, стал тереться усатой мордой, совать голову мне под мышку.

Вот тогда я заплакал.

А через два дня появились на Пристаня́х Сивка и малыш, которого звали Гошка Заяц. Они, оказывается, тогда улизнули из камеры в глухие недра баржи и больше суток прятались в переплетениях отопительных труб. И наконец выбрались на причал.

Все радовались — и мне, и Сивке с Гошкой. Но вообще-то висела над Пристанями тревога. Ходил слух, что готовится грандиозная облава, при которой спецы и чпидовцы будут прочищать самые дальние трущобы.

Впрочем, такие слухи возникали не первый раз, и мы, ребята, боялись, но не очень. На крайний случай знали мы такие тайные закоулки, что не найдет никто…

5

Такую вот историю Петькиных похождений узнал я, взрослый Петр Викулов, Питвик.

Узнал, конечно, не сразу. А в тот вечер из рассказа Сивки мне стали известны лишь главные события. Но и этого хватило для тревоги и жалости. Даже сердце заболело…

А Сивка под конец начал сбиваться, бормотать неразборчиво. Видно было — совсем уже засыпает, бедняга. И я перестал мучить его вопросами.

Отец Венедикт унес Сивку на постель, я тоже лег в своей комнатушке, выключил свет.

Разорванная ветками луна ярко ударила сквозь стекла.

Уснул я быстро, но во время сна меня не оставлял этот неласковый, электрический какой-то, свет луны. Будто я лежу с открытыми глазами.

А ведь я спал. По крайней мере, именно во сне удостоил меня подробной беседы господин Феликс Антуан Полоз.

Наяву не пришлось говорить с ним столь подробно, только мысленно я иногда вел с ним диалоги — когда думал о природе этой нечеловеческой мерзости. Иногда диалоги были обжигающе-злые, иногда — подчеркнуто спокойные: мне хотелось проникнуть в суть. А потом казалось: чего проникать-то? Гад, подонок, несмотря на весь свой научный и музыкальный талант, вот и всё. Мало ли мы знали ученых-подлецов!

Сейчас Полоз возник передо мной в этаком отрешенном, исключенном из обычного измерения пространстве (просвеченном тем не менее все той же луной). Возник не весь, а только лицо, обрамленное локонами рыжего парика. Длинное, скучноватое.

Лицо сказало:

— Вы, кажется, желали побеседовать со мной, господин Викулов?

— Я?! С чего ты взял?

— Ваше неистребимое стремление растворено во всех слоях подпространства.

— Что ты знаешь о подпространстве, кретин!

— Не меньше, чем ваш Конус, канувший в эти загадочные глубины.

— Сам бы ты канул куда-нибудь… — Я с трудом преодолевал сонливость. — Потом встряхнулся. — Кстати, ты знаешь, что если я не найду Петьку, то убью тебя?… Впрочем, если и найду… Кто-то же должен это сделать.

Он, кажется, удивился искренне:

— Зачем?

— Чтобы восстановить сбалансированность природы. Тебе в ней не место.

— Почему вы так решили, Питвик? — Похоже, что он обиделся. — Сбаласированность как раз нарушится, если я исчезну. Создатель ничего не делает бессмысленно, значит, нужны в мире и такие, как мы…

— Оставь Создателя, подонок! Такие, как ты, — продукт не Его, а вышедших из-под контроля дьявольских сил. Они взбесились и решили испохабить Вселенную.

— Ну, допустим. Однако разве эти силы не нужны? Создавая Вселенную, полную противоречий, Бог предусмотрел и такой вариант. С нами. Ибо без борения невозможно развитие мира. Это элементарно. А в борении есть проигравшие, и тогда, естественно, горе им…

— Горе — кому? Беззащитным пацанам, которых вы, сволочи, мучите для услады своих гадских инстинктов?! У ребятишек-то какая борьба? И какая вина?

— А откуда ты взял, что страдать должны виноватые? Боль виноватых — заслужена, сбалансирована и не влияет на стабильность мировой оси. А ось эта искривлена грехами. Необходимо искупление. В основе же искупления — всегда страдания невиновных.

— Кто тебе сказал такую чушь?!

— Чушь? — усмехнулся он. — Спроси отца Венедикта, если сам еще не проникся вашей христианской моралью. Ведь именно безгрешный, ни в чем не виноватый и чистый Иисус явился в мир, чтобы своими страданиями искупить грехи всех смертных. Другое дело, что у него ничего не вышло, но тут нет его вины. Смешно думать, что кто-то один, пускай даже Богочеловек, может заплатить собою за бесчинства и беззакония миллионов. Мировая математическая логика требует, чтобы для расплаты страдали тоже миллионы. Миллионы невинных, с нетронутыми душами. Это заложено в самой основе Мироздания…