Коралловый город

Каракатицы тем временем забрали на берегу мешок со смехом людским и ушли в волны. Вслед за ними, разразившись диким гоготом, нырнул в глубины и Лупибей.

А старуха, воровато озираясь, сновала вдоль раковин, хватала жемчужины горстями и совала себе за пазуху, в карманы.

— Теперь я богаче всех на свете… — бормотала она. — Мои сокровища!

И тут появились лесные хулиганы. Лохматые, неопрятные, гривастые черти Шишига и Выжига даже среди нечисти в лесу пользовались дурной славой. Они были способны на любую выходку, без конца затевали со всеми скандалы и не проходило ночи, чтобы где-нибудь в лесу они не накуролесили. Другие черти не раз били их скопом, но это не помогало — наоборот, Шишига и Выжига после взбучек с еще большим жаром и пылом принимались за новую пакость.

Вот и сейчас, обнявшись, напевая какие-то разухабистые песни без складу и ладу, черти вывалились на поляну и застыли, глядя на ведьму, настороженно присевшую у своих сокровищ.

— Кыш, кыш… — тихо сказала она. — Это мое, кыш! Нечего пялиться, уходите…

Булавочные глазки ее горели такой злобой, что черти было попятились. Но старая закваска дебоширов и хулиганов тотчас взыграла в их темных душах.

— А ты чего гонишь? — взъерепенился Шишига. — Купила место, да?

— Я теперь весь лес куплю! И болото куплю, и горы поднебесные, и речки быстрые! Видите? Это мое богатство. Нет ему равного в мире!

Выжига толкнул локтем Шишигу.

— Ишь, разошлась ведьма…

Шишига в ответ лягнул Выжигу:

— Покажем ей богатство, а?

И оба проворно бросились к грудам жемчужин. Они принялись пинать их, расшвыривать горстями, втаптывать в песок. Словно искры взлетали из-под кривых косматых ног! Жемчужины сыпались в море с тихим бульканьем.

Ведьма сначала остолбенела, но лишь на миг. Затем, испустив страшный вопль, обрушила на хулиганов свою клюку и проклятия. Она осыпала их хлесткими ударами — эхо разлеталось в лесу, словно по тугим мешкам молотили. Но хулиганы только посмеивались да поеживались, будто их щекотали. Что для их дубленых шкур были старушечьи удары!

За минуту все было кончено — от сокровищ ведьмы не осталось и следа. Гнусно похохатывая, черти бросились улепетывать в лес. За ними с воем мчалась карга, размахивая клюкой.

* * *

Тьма под деревьями сгустилась, но Остроклюв не спал. Он с нетерпением ожидал рассвета, чтобы найти утерянный смех золотоволосой девочки. В лесу гукали нечистые и лешие, по временам Дед Филин с тускло горящими глазами возникал и неслышно парил в воздухе, высматривая добычу.

Когда луна встала над головой Остроклюва, под ногами его неожиданно расцвел папоротник. Дрожащий алый свет разлился вокруг из-под широких листьев столетнего папоротника, которые трепетали при полном безветрии. Удивленный Остроклюв невольно отступил в сторону. Шарахнулся прочь Филин — он не любил света и поспешил укрыться в чаще. Остроклюва ослепила яркая вспышка, и показалось ему, что раздался тихий колокольчиковый смех девочки. Но тут же наступил мрак — листья папоротника, сомкнувшись, погасили свет.

Издали, нарастая, несся свист и зловещий гул — то летела на клюке ведьма. Не успев приземлиться, она бросила в море светящийся колдовской камешек. Снова забурлила вода, и показался Лупибей.

Вид его был жалок. Весь посинев, он кашлял, глаза чуть не вылезали из орбит. При каждом приступе щупальца от боли сучили в воде.

— А, старая обманщица! — прохрипел он. — Ты… кха-кха?.. пожалеешь, что кхе-кхе!.. меня, великого… Ведьма, не слушая его, запричитала:

— Изобидели меня, обобрали негодные лесные хулиганы Выжига да Шишига! Жемчуг в море побросали, раковины растоптали да еще посмеялись вволю! Защити меня, Лупибей, прикажи собрать и вернуть мое богатство…

Глаза Спрута торжествующе блеснули.

— Ага, и тебе не впрок! То-то же!

Только тут заметила ведьма его плачевный вид.

— Что с тобой, милый да любезный?

— Теперь я милый… любезный, — пробурчал Лупибей. — А был противный да скользкий!

— Я ведь не со зла… — залебезила старуха.

— Ладно! — прервал ее Спрут. — Эй, слуги! Прибыл ли царевич наш Капелька?

— Едет… едет… — донеслись из глубины тихие почтительные голоса.

Вода расступилась и с шипением хлынула на берег. Шесть Каракатиц медленно, торжественно вынесли на берег большую перламутровую карету, сиявшую в лунном свете. В ней, скрестив ноги, на перине из мягчайших губок, сидел юный царевич Капелька в белоснежной накидке, заколотой на плече булавкой с крупной розовой жемчужиной. Не сходя на берег и не меняя позы, царевич обратился к ведьме:

— Чужое веселье — не веселье, — голос его был тих и печален. — Я говорил это Лупибею, но он не верил. Десятки подданных моих мучаются сейчас. Те, кто вкусил твоих зернышек, радовались и веселились вначале, потом кашляли и задыхались. Нет, не то принесла ты нам, не то…

Голова его поникла, черные кудри закрыли бледное лицо с жаркими глазами. На зубчиках его тонкой золотой короны, словно капельки чистейшей росы, сверкали и переливались алмазы.