Корделия

Наконец-то — сестра Чартерс. Корделия пару часов отдохнула и снова на ногах. Скоро приедет мистер Плимли. Тот дал понять, что Брук вряд ли переживет этот день.

После его отъезда к Корделии обратился мистер Фергюсон.

— Пожалуй, сегодня не поеду на фабрику. Отправлю им записку, — он бросил на, нее тяжелый взгляд из-под опущенных век. — Не отчаивайтесь, дитя мое. Где жизнь, там надежда. Мы делаем все, что в наших силах. Остальное в руках Господа. Я потерял… двоих сыновей. Мы возлагали на них большие надежды. Большие надежды… Это были прекрасные мальчики: умные, живые, никогда не болели… Я надеялся, что Бог избавит меня хотя бы от этой последней утраты. Пожалуй, следует созвать слуг и прочитать молитву. Когда люди вместе…

С вечерней почтой пришло кое-как нацарапанное письмо от Стивена.

"Любимая!

Благослови тебя Бог за твою весточку. Мне очень жаль, что так случилось с Бруком. Я думал, что ты уже в Лондоне, далеко от всего этого. Пожалуйста, уезжай как можно скорее. В театре было просто ужасно, настоящий ад. Меня не пускали, но я прорвался. Пожарные знай себе лили воду, как будто им отшибло мозги: ведь огонь уже давно погас — сам собой и очень скоро, голову даю на отсечение. Кругом была вода, но, что гораздо хуже, чувствовался запах газа — поэтому я пробрался на сцену. Но мощная струя воды сокрушила подпорки, и пока я шарил в темноте в поисках газовой лампы, часть сцены провалилась — вместе со мной. И вот я уже около недели нахожусь здесь.

Не открывай никому, что ты в тот вечер была в театре: это будет трудно объяснить. Я признался отцу, что мы должны были вместе покинуть Манчестер. Он был недоволен, но я убедил его, и в конце концов он пообещал доверить мне управление театром в Лондоне.

Конечно, сейчас ведется расследование; я еще и поэтому не хочу, чтобы ты была замешана. Я рассказал отцу все, как есть.

О, моя радость, как я жажду вновь увидеть тебя!

Стивен."

* * *

Брук пережил этот день. На него было страшно смотреть. Он не знал ни минуты покоя, если не считать одного-двух промежутков наркотического сна. Все остальное время он метался, срывал простыни, силился встать, жаловался на неудобные подушки. Его состояние было чем-то средним между беспамятством и полным сознанием. Можно было только диву даваться, какие ресурсы таил в себе этот слабый и, казалось, нежизнеспособный организм. Словно залежи спрятанной в недрах его существа энергии вырвались наружу; за день сгорали запасы, накопленные за многие годы.

К вечеру Корделию сменил мистер Фергюсон, но Бруку это не понравилось. Он полусидел, прислонившись к горе подушек, смотрел в темный угол и спрашивал о Маргарет. И только с приходом Корделии послушно лег на спину, как будто осознав границу между кошмаром и реальностью.

В полночь ему снова дали снотворное, и он немного поспал, а пробудившись, внимательно следил за всеми движениями Корделии и позволил дать себе глоток бренди.

Потом он издал нервный смешок и произнес: "Когда я женюсь? Если я женюсь, ты хочешь сказать?" Пауза. Он вперил в Корделию мрачный взор. "Кто? Блейки? Ничего себе! Какой контраст — после Мэссингтонов из Олдерли-Эджа, не правда ли?"

Он говорил так отчетливо, словно находился в полном сознании, и это рвало Корделии сердце.

— Тихо, дорогой, не нужно столько разговаривать. Ляг, отдохни.

— Но я должен говорить, Корделия! Причем тут мистер Слейни-Смит? Нет, нам не нужна еще одна больная… До чего надоело валяться! Дай мне еще выпить.

Он только что хлебнул бренди, но Корделия дала ему еще — лишь бы перестал бредить. Брук беспокойно заворочался: ему было жарко в шерстяной фуфайке. И вдруг закашлялся. Корделия держала его, уверенная, что он скоро умрет. Когда приступ кончился, Брук взмолился:

— Поставь на тумбочку… микстуру от кашля… Понадобится… я возьму…

— Я уже сказала, Брук: тебе это вредно.