Корделия

Корделия вернулась в спальню, но тотчас выскользнула из нее и сбежала вниз. В холле она столкнулась с тетей Тиш, та начала жаловаться на прислугу. Корделия быстро поздоровалась с ней и прошмыгнула мимо. На обратном пути тетя Тиш снова преградила ей дорогу. Пришлось терпеливо отвечать: "Да, тетя Тиш", "Нет, тетя Тиш", либо: "Хорошо, я с ними поговорю", — хотя она не вникала в суть жалоб. Скорей бы лечь в постель и забыть все случившееся в этот вечер.

Роберт Берч не замедлил приехать в Гроув-Холл. Не мог же он не откликнуться на призыв своих самых состоятельных пациентов. А возможно, не смел пренебрегать ими из-за истории с Маргарет. Высокий, сдержанный, ни красивый, ни безобразный, он вместе с Корделией поднялся наверх, поздоровался с Бруком, посетовал на туман. При виде врача Брук всегда превращался в комок нервов. Ему казалось, будто главное — убедить врача, что у него нет ничего серьезного, — тогда болезнь сама собой отступит. Роберт достал термометр и измерил Бруку температуру. 102° — хорошего мало, но неопасно для жизни. У Брука, как у ребенка, по всякому поводу поднималась температура. Берч прослушал легкие и сказал:

— Нужно полежать несколько дней в постели. Не нравится мне твой кашель, Брук. Ничего серьезного, миссис Фергюсон. Требуется обильное питье. Как только рассеется туман, откройте окно и проветрите помещение. Если вы отпустите со мной слугу, я передам с ним микстуру. Утром я вас навещу. Спокойной ночи.

Корделия внимательно следила за выражением его лица. На лестничной площадке Берч повернулся к ней.

— Мне очень жаль, миссис Фергюсон. Боюсь, что у меня плохие новости. У Брука двусторонняя пневмония.

Она недоверчиво уставилась на него. Если часто кричать: "Волк!"…Но на Берча непохоже.

— Значит ли это…

— Это значит, что Брук тяжело болен — по меньшей мере. С его сложением… А где мистер Фергюсон? Я имею в виду его отца.

— В Лондоне.

— Я пошлю ему телеграмму.

— Неужели так плохо?

Роберт Берч устремил взгляд глубоко посаженных глаз на стену.

— Хочу надеяться, что нет, но все может случиться. Как вы думаете, вам будет под силу заботиться о нем до утра?

— Конечно.

— Утром пришлю сиделку. Боюсь, что сегодня вам не сомкнуть глаз. Каждые два часа давайте ему глоток бренди. Если не будет ухудшения и вы не пришлете за мной раньше, утром заеду. В восемь часов.

* * *

"Вот и конец нашим мечтам о побеге, Стивен, — по крайней мере, сейчас. Только крысы бегут с тонущего корабля. Брук не сделал мне ничего плохого, если не считать того, что женился на девушке, прежде чем она поняла… Утром я напишу тебе, дорогой, ведь ты и сам не можешь покинуть Манчестер. Значит, отсрочка — на несколько дней, на неделю… или до тех пор, пока не объявится Дэн Мэссингтон. Может, он ранен? Я не брошу Брука в беде. Что, если эта болезнь станет решением проблемы? Чудовищная мысль! Я должна выдержать…"

"Хорошо, Брук… Это я, Корделия… Выпей эта…" Его постоянно лихорадило. Один раз он назвал ее Маргарет, однако в голосе не было любви. "Господи, как я устала, сейчас свалюсь. Нет, нельзя. Эта паника… крики… они до сих пор у меня в ушах… и в крови. Надеюсь, тот человек ошибся и никто не погиб. Неужели я действительно ступала по человеческим телам? Кажется, так и было. Ты либо сверху, либо внизу. Это никогда не сотрется из памяти." "Нет, Брук, тебе нельзя вставать, доктор Берч прописал постельный режим. К тому же еще ночь — видишь, темно?"

"Приедет ли Дэн Мэссингтон? А что с Вэлом Джонсоном? Завтра обо всем напишут в газетах. Расследование… Вызовут ли меня на допрос?" "Нет, Брук, это бренди, Роберт велел давать тебе понемногу… Его еще нет, он в Лондоне, разве ты не помнишь?" "Ах, если б чуточку вздремнуть!"

Наконец они с Бруком уснули — перед самым рассветом. Однако ненадолго — у него начался приступ кашля. Когда приехал Роберт Берч, на Брука было страшно смотреть.

Утро прошло в хлопотах. Берч настоял на том, чтобы они взяли дневную сиделку, а Корделия сможет дежурить по ночам. Нужно надеть на больного специальную шерстяную фуфайку. Брук с преувеличенным интересом, не без подозрительности, взирал на их приготовления. Теперь у него открылись глаза: он действительно тяжело болен — первый раз в жизни. Все прежние тревоги не стоили выеденного яйца: ангины, бронхиты, колики, несварение желудка… Он боялся спрашивать, чем болен: то был суеверный страх перед словом.

Сразу же после завтрака Корделия сошла вниз и попросила "Экзаминер", но оказалось, что дядя Прайди забрал утренние газеты к себе. Ей было некогда вторично выходить, и она подождала до обеда. Там выяснилось, что дядя Прайди забыл захватить их с собой. Корделия страшно устала, ей совсем не хотелось есть, а тетя Тиш чуть не уморила ее нескончаемыми советами насчет Брука.

Наконец Корделия позволила себе перебить ее:

— Дядя Прайди, в сегодняшних газетах есть что-либо из ряда вон выходящее?

— В газетах? О да. Разумеется. Какой-то невежда пишет о революционном характере творчества Верди. Сколько раз я собирался ответить этим проходимцам, да не хватало времени. Кстати, Тиш, ты не трогала мою виолончель?